– Виктор Петрович, – тихо сказал водитель, перед тем как последний раз повернуть налево, – Виктор Петрович, приехали.
– Да, Саша, спасибо, – он открыл глаза навстречу раздвигающимся воротам.
Дождь не умолкал, но от него зазеленеет к концу мая старый сад, охраняемый на въезде и по краям строгими стройными соснами и потому кажущийся отделенным от остального мира. «Хорошо бы не спали», – подумал Виктор Петрович и тут же увидел приближающуюся к машине Лену, без зонта, накрывшую голову ветровкой, в шортах, футболке и шлепанцах. Машина остановилась, он вышел и обнял ее – промокшую, все еще теплую, нежную, и по тому, как она обхватила его руками и прижалась, понял – слышала новости, все знает. У него никогда не было иллюзий в отношении своей красавицы жены, которую наверняка и красавицей многие не считали, а просто симпатичной или очень симпатичной, но уж точно очень везучей. Лена не обладала ни обширными познаниями, ни большим умом, но все, что касалось их двоих, а потом и троих, она чувствовала как никто. Она не просто каждый день благодарила Бога за то, что было ей дано, – она действительно умела это ценить.
Машина тихонько прошуршала задним ходом, они медленно шли к двери, за которой подпрыгивала от нетерпения четырехлетняя русоволосая Маша, огорченная, конечно, что запрещено выбежать на улицу вместе с мамой, но совсем чуть-чуть, потому что вот-вот сейчас дверь откроется и она подпрыгнет, зажмурив глаза, и не опустится на землю, подхваченная сильными добрыми руками: «Папочка, папочка, – прижаться, прижаться как можно крепче, пытаясь обхватить их обоих: – Мамочка, папочка», – и сразу начать что-то рассказывать про любимого щенка, зная, что мама остановит: «Машуля, иди ко мне, пусть папа переоденется и позавтракает, он тебя обязательно выслушает».
– Примешь душ? – спросила она, когда они поднялись в спальню.
– Нет, на работе принял, – ответил он, – чтобы приехать к тебе чистым и…
– …побритым, – закончила она фразу и провела рукой по его щеке, другой рукой помогая расстегивать рубашку.
– Есть хочешь?
– Тебя хочу, только тебя, поцелуй меня…
Однажды он сказал ей, что хотел бы умереть в ее объятиях, хотя понимает, насколько это эгоистично и несправедливо по отношению к ней. Это была его обычная полушутка, полуправда, полупроверка, хотя на этот раз больше правда, чем проверка.
– Хорошо, – ответила она тогда просто. Ему показалось, что она не поняла, и он попытался объяснить, но она сказала: да, да, поняла. Он приподнялся на локте, заглядывая ей в глаза – шутит, нет?
