— В этом-то и состоит отбор — установить, насколько уверенно ребенок держится с посторонними. Ведь позже ему придется играть перед камерой, микрофонами, юпитерами, всей съемочной группой. Но вы не беспокойтесь, Мишо Маришки и Владо Романов умеют расположить детей к себе, раскрепостить, снять излишнюю скованности и смущение. А сегодня там еще Голубица Русалиева, редактор, у нее тоже есть подход к детям.
— Нет! — возмущалась мама. — Я не могу с этим согласиться…
Все это время Росица обалдело рассматривала меня, словно я не Энчо, ее добрый приятель, а неизвестно кто, иностранец какой-то.
Бабушки заняли в саду все скамейки, принялись вязать свитеры и перчатки, а кандидаты в артисты стали кувыркаться на траве, прыгать через ограды, бороться.
— Давайте и мы пойдем погуляем, — нарушила наконец молчание Росица. Наверно, не знала, что еще сказать.
— Нет, нет! — воскликнула Лорелея. — Рэнч, ты никуда не пойдешь. Где тебя потом искать? Испортишь прическу…
Тогда мы с Росицей сели на соседнюю скамейку, и у нас завязался глубокий, сердечный разговор.
— Ты получил мое письмо? — спросила она.
— Получил.
— Почему же не ответил?
Как быть? Что я мог ей сказать? Что девять дней был в заточении, как граф Монте-Кристо, и не имел ни малейшей возможности отправить хоть какую-то весточку?
— Я б-был бо-бо-болен! — Когда я вру, я всегда заикаюсь. — О-о-отравился…
— Отравился? Грибами?
— Виски. — Это была правда, и поэтому я уже не заикался.
— Как интересно! Расскажи!
Меня взяло сомнение: рассказывать или нет? Ведь если я расскажу про ту дискотеку, где мне сломали зуб, то стану посмешищем в ее глазах, и она уже никогда не захочет меня видеть, не попросит научить ее плавать…
И все-таки я рассказал — не мог устоять перед ее бархатными глазами. Кроме того, я ведь целых девять дней был арестантом, виделся за все это время только с четырьмя людьми и теперь просто умирал от желания излить перед кем-то душу, говорить, говорить, говорить…
Я рассказал обо всем: о Бобби Гитаристе, о виски и коньяке «Наполеон», о том, как напился, о драке, о докторе Алексиеве и даже о бедняжке Мэри. Росица слушала раскрыв рот, и в ее глазах стояло такое горячее участие, что я говорил, не умолкая, ни на миг не останавливаясь, как магнитофон, у которого сломалась кнопка «стоп». Я не утаил от Росицы ни своего побега из дому, ни того, как побывал у Черного Компьютера, и даже, к своему стыду и позору, признался, что не сдержал слова и не пришел к нему на следующий день…
