Как я стал кинозвездой | страница 7
3. У порога седьмой музы
В пять утра мама меня разбудила. Мне уже давно не приходилось вставать в такую рань, и чувствовал я себя поэтому препаршиво. Но мама сказала: «Вставай, Энчо, надо тебя подготовить к конкурсу», сама вымыла мне уши и шею, напялила на меня белую рубаху, парадные синие брюки и зачем-то повязала мне пионерский галстук, хотя я уже почти вышел из пионерского возраста. Потом меня причесала и сбрызнула волосы лаком так, что они склеились, как малярная кисть, если ее окунуть в масляную краску. А под конец придирчиво оглядела меня со всех сторон.
Должен вам сказать, что уши у меня не такие, как у всех, — большущие, оттопыренные. Я довольно-таки толстый, голова — круглая, как футбольный мяч, а волосы белесые, прямые и жесткие. Хожу я вразвалочку, как Чарли Чаплин, так что с легкой атлетикой дела у меня никудышные. Но зато хороший голос…
Итак, Лорелея придирчиво оглядела меня и сказала:
— Еще чуть-чуть подправить — и будет прекрасно.
И подправила: накрасила мне ресницы, на правой щеке нарисовала родинку, подрезала на руках ногти — я их уже месяца два не стриг. Опять придирчиво оглядела и удовлетворенно произнесла:
— Замечательно, ты красивей самого Алена Делона. Пошли, пора двигаться.
Однако перед уходом заставила меня спеть гамму до мажор вверх и вниз и расстроилась, потому что голос у меня слегка сел — наверно, оттого, что я не выспался. Мама велела мне съесть горсть чернослива и выпить сырое яйцо.
— Очень хорошо действует на голосовые связки, — объяснила она. — Ты споешь им «Весенний ветер».
«Весенний ветер» — это песня, которую исполняет наш хор, а я там солистом. Мы всюду имеем большой успех.
— А на «бис», — добавила мама, — споешь «Марш партизан», песня идейная, должна им понравиться. Поехали!
Корзинку, которую мама накануне набила колбасой и вином, поставили в багажник, я сунул билеты в кино под коврик перед дверью, и мы поехали.
Машина у нас — старенький «Москвич», папа купил ее по дешевке, но мы с Черным Компьютером так ее отладили, что она бегает не хуже гоночной. Благодаря этому домчались до Софии не за два часа, а за полтора. Всю дорогу мама не давала открыть окно, чтобы меня не просквозило и я не простудил горла, так что я чуть не задохнулся от жары и духоты.
До самой Софии мы ни крошки не проглотили, и у меня заурчало в животе, но мама сказала, что лучше всего поется на голодный желудок и что искусство требует жертв. Папа предложил взять из корзины хоть одну колбасину, но мама воспротивилась:
