Он сложил руки, как будто уже получил то, что хотел. Он удерживал мой взгляд. Потом низким шепотом произнес:
– Я слишком мягок, из меня скульптуры не получится. Дай же мне отпить от твоего фонтана. Сжалься над умирающим от жажды.
Я выхватил его дрожащей руки кубок и выпил его до дна. Мое тело напряглось. Я решил, что вино поднимется назад, и меня вырвет. Я заставил его спуститься вниз. Я посмотрел на моего господина.
– Как же мерзко, мне противно.
– Чушь какая, – ответил он, едва шевеля губами. – Смотри, какая вокруг красота!
– Будь я проклят, если он не умер, – сказал седой. Он пнул труп Франсиско на полу. – Мартино, я пошел.
– Останьтесь, сударь, – сказал Мариус. – Я поцелую вас на ночь.
Он хлопнул его по запястью и набросился на его горло, но что подумал рыжий, который только едва взглянул на них, прежде чем продолжить свои молитвы. Он опять наполнил мой кубок. Седой человек издал стон, или это был Мариус? Я окаменел от ужаса. Когда он отвернулся от своей жертвы, я увидел разлившуюся в нем новую кровь, и я отдал бы все на свете, лишь бы он снова стал белым, мой мраморный бог, мой высеченный из камня отец на нашей общей постели.
Рыжий встал прямо передо мной, перегнулся через стол и приложился к моему рту мокрыми губами.
– Я умираю из-за тебя, мальчик! – объявил он.
– Нет, ты умираешь без причины, – сказал Мариус.
– Господин, пожалуйста, только не его! – крикнул я.
Я отлетел назад, чуть не потеряв равновесие. Нас разделила рука моего господина, и его ладонь легла рыжему на плечо.
– В чем же тайна, сударь? – отчаянно крикнул я, – тайна храма Святой Софии, в которую нужно поверить?
Рыжий был совершенно одурманен. Он знал, что он пьян. Он знал, что происходящее не поддавалось логике. Но он считал, что так ему кажется, потому что он перебрал. Он посмотрел на руку Мариуса, лежавшую у него на груди, и даже повернулся, чтобы посмотреть на пальцы, сжимающие его плечо. Потом он посмотрел Мариусу в лицо, и я тоже.
Мариус стал человеком, настоящим человеком. Ни следа не осталось от недоступного, не меняющегося бога. В его глазах и лице мерцала кровь. Он разрумянился, как будто долго бежал, и губы его были в крови, он облизнул их, и язык оказался рубиново-красным. Он улыбнулся Мартино, последнему, единственному, оставшемуся в живых.
Мартино оторвал глаза от Мариуса и поглядел на меня. Он мгновенно смягчился и потерял бдительность. Он почтительно заговорил:
– В разгар осады, когда турки ворвались в церковь, некоторые священники оставили алтарь Святой Софии, – сказал он. – Они унесли с собой чашу и святое причастие, тело и кровь нашего Господа. Они и по сей день спрятаны в потайных комнатах храма Святой Софии, и в тот самый миг, когда мы возьмем город, в тот самый миг, когда мы вернем себе великий храм Святой Софии, когда мы прогоним турков из нашей столицы, вернутся те священники, те самые священники. Они выйдут из своего укрытия, поднимутся по ступеням алтаря и возобновят мессу с того самого момента, на каком их заставили остановиться.
