В сороковые годы выступал у нас лектор по фамилии Кипарисов. Он был полусогнутый, какой-то ноздреватый, геморроидальный. Во время лекции зажигался от собственной речи, кровь уходила в голову, надувались шейные вены, а на губах выступали слюни. И жест нервический, очень характерный — резкий и беспомощный одновременно. Пикейный жилет из вольного города Черноморска сбивался на пафос. Чего-то хотелось этому человеку, и он стал Кипарисовым. Найти жену с такой красивой фамилией непросто. По-видимому, он ее сам придумал. А знаменитый зубоскал и охальник, преподаватель латыни из нашей Alma Mater, все это понял и придумал ему забавную нарицательную фамилию: Крестовоздвижнер.
В начале века примерно такие же благополучные интеллигенты рвались из теплых фланелевых пижам, зачитывались Ницше. В «Славянском базаре» и в коммерческом клубе они не просто поглощали пресловутую «осетрину с душком-с», но искали небо в алмазах, мечтали о Синей Птице. Их анемичные дочки писали в семейные альбомы: «Человек — это звучит гордо!».
А через несколько лет Валерий Брюсов им скажет с укором:
Вам были милы трагизм и гибель,
И ужас нового потопа,
И вы гадали: в огне ль, на дыбе ль
Погибнет старая Европа?
И вот свершилось: рок принял грезы,
Вновь показав свою превратность,
Из круга жизни, из мира прозы
Мы брошены — в невероятность!
Все, что мечталось во сне далеком,
Воплощено в дыму и в гуле,
Что ж вы коситесь неверным оком
В лесу испуганной косули?
Что ж не стремитесь в вихрь событий
Упиться бурей гневно-странной,—
И что в былое с тоской глядите
Как в некий край обетованный.
А Гриша? Гриша пока еще никем не бит. В бурях не участвовал, в не вероятностях не состоял. Кушает только дома свои пюре. Однажды он признался, что пописать в чужом туалете не может: какой-то комплекс ему сфинктер замыкает. Только дома, только дома! А в мыслях и в мечтах он — грубый мужик, опытный и залетный. Он шутит, как половой гангстер, плоско и дотошно. Любит подробности. Кутила на уровне дворника. Женщины уже привыкли, не обижаются, а нравы в операционной простые, работа тяжелая.
Но все течет, как известно, и меняется. Гриша тоже не стоит на месте. Сначала его пленяли удалые ямщицкие мотивы — как таковые, сами по себе. Рванулся человек от своих пюрированных смесей. Глядишь:
Сидит ямщик на облучке
В тулупе, в красном кушачке.
А сами-то — не стоят, а вскачь, чтоб захлебнуться снегом и звездами! И уже: «Не в немецкой ермолке ямщик, борода да рукавицы. И сидит черт знает на чем. А как гикнет, свистнет. Спицы в колесах смешались в один гладкий круг. И пошел считать себе версты, пока не зарябит тебе в очи!».
