Я возвращаюсь домой измученный и слабый. Мне сочувствуют. На улице останавливают, расспрашивают. Это искренне. Нормальных людей немало. Иначе нельзя было бы жить. Постепенно вхожу в работу. Город маленький, 200 тысяч человек. Многие знают, что я пережил тяжелое потрясение. Может быть, поэтому очередная комиссия как-то заглохла.
Людмила Ивановна, между тем, укрепилась еще сильнее. Умеет она влиять на людей, никуда не денешься. Ее общие трапезы все теснее, все застольней. Щечки горят. Переглядываются. И в эту компанию вошел Гриша Левченко. Правда, без еды, лишь духовно. У него тяжелый гастрит, и он кушает на дому пюрированные смеси.
Гриша — важная фигура на шахматной доске: НАРКОЗ! Внешне все в порядке, мы с ним стабильно дружим многие годы. Когда ему нужно было оперировать геморрой, он прибежал ко мне, в онкологический диспансер, а не к хирургам по профилю. И многие годы мы вспоминали шутя, как он прятал свои чресла на операционном столе, чтобы сестры не сглазили. После операции Гриша ожил, прекратились изнурительные боли, и он смотрел на меня с благодарностью. А потом заболела раком желудка его мама. Ее положили в областную больницу. В это время я сам лежал в хирургии с перерезанным сухожилием на руке.
Его маму признали неоперабельной, нашли у нее метастаз над ключицей. Я приехал с Гришей из моей больницы в областную, посмотрел маму одной рукой и сказал, что ее можно оперировать. Метастазов у нее нет, это была ошибка. Гриша, однако, не решился на операцию в мое отсутствие. И чтобы не терять время, я назначил ей химиотерапию. Затем мы пригласили прекрасного ростовского хирурга, моего товарища. Я ему ассистировал, хотя рука у меня работала еще не в полную меру. Потом мы ее выходили. И вот уже пять лет, слава Богу, мама жива. А еще я оперировал Гришину тещу, и он говорил, что она меня любит больше его. В прошлом году Грише предложили полторы ставки — фактически без увеличения нагрузки. Но при этом ему необходимо было оставить совмещение в диспансере. Выгодное предложение, однако же он возразил: «Не могу предать Главного, он мне маму спас…».
Во время наркоза Гриша не молчит. Из него льются речи. Их содержание — скабрезные шутки «на грани» и за ее пределами. Поначалу жутковато, особенно женщинам, потом привыкаешь, потом уже необходимо — веселит и облегчает, и темп не сбивает. Разумеется, если все идет гладко. В местах затруднительных Гриша молчит, не мешает.
В последнее время он изменился: его шутки становятся все более злыми. В сложные моменты операции уже не замолкает, даже нагнетает, а Людмилу Ивановну называет Людиком. Они получили квартиры в одном доме, стали друг другу ближе по территории и по душе. Может быть, у Гриши это связано с болезненным комплексом, с каким-то изломом? Его настоящая фамилия Ройтман. Фамилию Левченко он заимствовал у жены. Его мама и тетя — типичные местечковые женщины, которые немножко поют, когда говорят, и не всегда справляются с буквой «р». «Гри-и-и-ша, ну ра-а-а-зве та-а-к мо-о-о-жно», — тянут они нараспев, традиционно покачивая головами, и косят глаза. А Гриша отвечает им лихо, посконным мужицким выкликом. И здесь чувствуется конфликт, протест, какая-то подспудная боль и нездоровье. Из подкорки это, оттуда, из глубины.
