Кошка так же, как женщина-мать, защищает своих котят, совершенно забывая о себе и вступая из-за них в бой с неприятелем во сто раз сильнее ее. Если у нее отнимут котят, она несколько дней после того ищет их, чрезвычайно трогательно зовет их к себе, ходит грустная, убитая и жалобно мурлычет. Значит, она по-своему, своею маленькою, кошачьею любовью любит своих детенышей… Собака во сне бредит, лает, визжит: значит, она видит сны; значит, у нее сильно развито воображение. И почем знать! Во сне она, быть может, создает целые поэмы – в собачьем вкусе: может быть, видит себя на охоте, видит какое-нибудь бесконечное болото, покрытое кочками, поросшее густою травой, с массой уток или дупелей, или видит дремучий лес и шмыгающих в его полумраке волков, зайцев и лисиц… Иные животные, как, например, лошадь, олень, умирая, плачут и смотрят на окружающих так грустно, так печально, что и сомневаться нельзя в том, что они в эти горькие минуты, действительно, тоскуют, скорбят душой…
Мне особенно жаль животных именно потому, что они лишены возможности ясно, словами, высказывать нам свои желания, потребности, свои радости и страдания…
Матроско был добрый, смирный, ласковый кот. Я скоро познакомился с ним, и мы сделались друзьями…
Мы вместе с ним гуляли по саду. Я с книгой ходил по аллее взад и вперед, а Матроско следом бродил за мной. Иногда он, бывало, сядет в сторонке, посидит и опять ко мне. Он всегда был очень доволен, когда я брал его к себе на плечи. Если же я долго не обращал на него внимания, он или терся около моих ног, выгнув спину и задрав хвост, или же садился среди аллеи, прямо на дороге, так что я неминуемо должен был натолкнуться на него… Он ходил со мной даже в поле. Если я шел скоро, то он трусил за мной рысью, и серая спина его была чуть видна из-за густой травы. Он также хаживал со мной и на берег реки и катался со мной в лодке. Он обыкновенно входил в лодку с некоторым опасением и во все время плавания осторожно переходил с одной стороны лодки на другую, с тревожным видом посматривал на воду, нюхал, прислушивался и вообще выражал большое беспокойство.
Не позабыть мне, как жалок и смешон показался мне Матроско, когда я в первый раз в сопровождении его отправился купаться. Когда я, раздевшись, бросился в воду и поплыл на середину реки, Матроско забегал по берегу и жалобно замяукал, вероятно, считая меня уже безвозвратно погибшим. (Кошки, как известно, боятся воды и добровольно никогда не войдут в воду, хотя, в случае крайности, и могут держаться на воде.) Матроско не мог следовать за мной, не мог спасти меня, но что мог – он делал… Он бегал взад и вперед по самой окраине берега, так что порой даже ступал в воду. Я видел, как он потом, выйдя на сухое место, тряс то одной, то другой лапкой… Я цел и невредим возвратился на берег, и Матроско радостно терся около моих ног.
