Одним утром, когда я только встал, вдруг отворилась тихо дверь и на пороге робко остановилась Аннушка. Она не смотрела на меня, но я чувствовал, что в глазах ее стояли слезы… А мне почему-то было приятно, что она сама вошла ко мне.
– Что, Аннушка? – спросил я.
– Я к вам, – стала она говорить так тихо, что едва можно было ее расслышать. – Я пришла… просить вас, Петр Григорьич… Отпустите меня… на волю… Прошу, ради господа… Я и барыню просила… Да не пустила, говорит, умру – тогда… Пустите… Я ведь не для себя… в монастырь уйду… Только на родину схожу… Ежели не верите, я клятвенно перед образом побожусь… Ежели я обману, что для себя это я, по этапу тогда меня вытребуете… Да ведь я и не нужна вам, Петр Григорьич… Для мамаши была нужна… А для вас я к чему годна?.. Петр Григорьич, бог вам воздаст за меня сторицею, потому что не для себя я… Я вот только на родину схожу… Отпустите, – тихо прошептала она, – ради мамаши, ради памяти…
Я, понятно, был изумлен и смущен.
– Что с тобой, Аннушка?.. Зачем это ты… хочешь похоронить себя в таких молодых годах? – заговорил я. – Ведь ты уж и так… ведь мать моя тебя и без того держала, как в монастыре… Она молодость твою загубила… Нет, нет!.. Это ты хочешь меня наказать… Ты хочешь, чтобы я тебя вконец загубил… Проси, что хочешь… другое… я готов… Вот я останусь здесь… Я постараюсь устроить твою жизнь… Выпишу сюда твоих стариков… Может быть, ты полюбишь… кого-нибудь… Будешь счастлива…
И вдруг Аннушка покачнулась, как былинка от ветра, и упала мне в ноги.
– Петр Григорьич, не погубите, – шептала она глухо, сквозь слезы. – Отпустите… Тоска мне… Ради памяти маменьки… Я не для баловства… Клятвенно говорю вам… Ежели что – по этапу…
– Хорошо, хорошо, – быстро сказал я, испугавшись, что она будет продолжать какие-то страшные слова.
Она вышла. А я почувствовал, как у меня заныло сердце… да и так и засело вот что-то с тех пор в дворянской подоплеке… И свербит…
Ополченец замолчал и взялся за трубку. Матушка, как мы заметили, была взволнована, но долго молчала, прежде чем спросила его:
– И она ушла? И вы с тех пор не видали ее больше?
– Нет, не видал… Но справлялся, расспрашивал… Говорили, что с нее взять? Известно, чудная была – такой и осталась. Слышно, живет, что птица, что божия птаха. Летает с места на место: то там объявится, то здесь. Где облюбует местечко в деревне, совьет гнездышко – поживет, а там опять вспорхнула и полетела… Вообще я заметил, что когда рассказывали о ней наши дворовые, то старались теперь говорить как-то нежнее, любовнее… Рассказывали, что она часто ходит по городам, по богатым, собирает деньги на что-то. На что – наши не знали, но были уверены, «что деньги эти ни к чему ей, как на божье дело… Потому что старики у нее умерли, совсем одиночка, как перекати-поле…». Однажды, когда я уезжал, говорили, что Аннушка заходила к нам, просила мне поклон передать и чтоб я не думал, что она меня обманула: что она в монастыре была недолго, только ей не показалось там, что если она теперь и живет на миру, на народе, то все равно что черничка
