Чарли окликнул меня и признался, что Калифорния его впечатляет. Мол, здешний воздух прямо-таки наполнен стихийной энергией. Так и сказал, да. Не прочувствовал сердцем, но понял умом смысл собственных слов: местная земля одаривает не просто живописными видами, но может при случае наградить и несметным сокровищем. Она кормит, благословляет. Должно быть, именно так следует понимать золотую лихорадку: люди стремятся за чувством богатства испытать удачу; целые толпы неудачников идут сюда в надежде украсть или позаимствовать удачу ближнего своего или найти ее на месте. Подумать только, какое сладкое слово — удача. По мне, так с ней нужно быть осторожным. Обманом ее не получишь, ее надо честно заслужить. Удача дается смелым и сильным духом. Обманщикам и хитрецам суждено лишь облизываться.
Однако стоило нам остановиться, чтобы попить и напоить коней, как сама Калифорния вздумала доказать ошибочность подобных суждений. Из лесу вышла рыжая медведица и побрела через ручей в каких-то тридцати футах от нас. Я-то думал, шкура у нее окажется цвета охры, но нет, оттенок был ближе к яблочно-красному. Глянув на нас с любопытством, медведица пошла обратно в чащу. Чарли проверил заряд револьверов и собрался бежать за ней. Заметив, что я не двинулся с места, он спросил:
— Чего ты ждешь?
— Мы ведь даже не знаем, где живет этот Мейфилд.
— Знаем. Вниз по реке.
— Мы уже целый день едем вниз по течению. Вдруг он уже позади нас? Не хочу я, чтобы мой конь таскал по холмам и горам тушу медведя.
— Мейфилду нужна шкура.
— Да? А кто освежует медведицу?
— Все просто: один убьет, второй освежует.
Чарли оставил Шустрика.
— Точно не пойдешь со мной?
— Дался я тебе на охоте.
— Тогда готовь ножик, — посоветовал братец и кинулся в лес.
Какое-то время я ждал, глядя на форель в ручье, на поврежденный глаз Жбана и надеясь, вопреки всему, не услышать грохот выстрелов. Однако Чарли — заядлый охотник и меткий стрелок, и потому, услышав минут пять спустя выстрелы, я смирился и с ножом наизготовку пошел в чащу. Чарли сидел у туши поверженного зверя. Тяжело дыша и посмеиваясь, он попинывал медведицу в брюхо.
— Ты хоть представляешь, сколько это — сотня долларов? — спросил братец.
Я сказал, что не представляю, и он сам ответил:
— Это ж сразу целая сотня долларов!
Перевернув медведицу на спину, я погрузил нож ей в грудь. Мне всегда казалось, что внутренности животного нечисты, еще грязнее человеческих. Бред, конечно. Достаточно вспомнить, сколько всякой отравы мы пихаем в себя. Впрочем, мысль преследовала меня неотступно, и потому, свежуя медведицу, я чувствовал себя особенно гадко.
