Захожу в дом и вижу, как психолог, стоя на четвереньках, самозабвенно скребет щеткой плитку на полу в кухне — смесью хлорного отбеливателя с нашатырным спиртом, причем такой сильной, что воздух буквально дрожит от ядовитых паров, а у меня начинают слезиться глаза.
— Ты, я надеюсь, не против, — говорит психолог, продолжая скрести. — Это было записано на сегодня у тебя в ежедневнике. Я просто пораньше приехала.
Отбеливатель плюс нашатырь равно смертельный газообразный хлор.
Слезы текут у меня по щекам, и я спрашиваю у нее: она получила мои сообщения на автоответчике?
Психолог дышит, по большей части, через сигарету. Должно быть, эти пары для нее — ничто.
— Нет, я вообще не пошла на работу. Сказалась больной, — говорит она. — А вся эта мойка-чистка действительно успокаивает. Там есть кофе и домашние булки. Я только что испекла. Может быть, сядешь пока и расслабишься?
Я говорю: разве ей не интересно узнать, что у меня случилось? Она не хочет меня послушать? Сделать заметки в своем блокноте? Вчера вечером мне позвонил убийца. Я всю ночь глаз не сомкнул. Меня выбрали следующей жертвой. Меня хотят убить. Но она почему-то совсем не торопится бросить щетку и бежать к телефону звонить в полицию.
Она говорит:
— Не волнуйся, — и макает щетку в раствор. — Вчера вечером коэффициент самоубийств резко поднялся. Собственно, я поэтому и не пошла на работу. Я бы просто не выдержала.
Так, как она чистит пол, его уже никогда не отмыть дочиста. Если с виниловой плитки счистить прозрачное глянцевое покрытие окислителем типа отбеливателя, то все. Писец. Пол станет пористым, так что грязь будет липнуть намертво, ее ничем уже не отдерешь. Но я не буду ей ничего говорить. Боже упаси. Она уверена, что делает большое дело.
Я говорю: и как же моя безопасность зависит от резко поднявшегося коэффициента самоубийств?
— А ты разве не понимаешь? Вчера вечером мы потеряли еще одиннадцать человек. Позавчера — девять. Третьего дня — двенадцать. Похоже, пошла лавина.
И что?
— При таком количестве самоубийств убийце, если он вообще существует, уже не надо никого убивать.
Она запевает песню. Может, смертельный газообразный хлор все-таки начал действовать. Она скребет пол в ритме песни, как будто танцует на четвереньках. Она говорит:
— Наверное, так нельзя говорить, но прими мои поздравления.
Я — последний из Церкви Истинной Веры.
— Ты — почти последний из тех, кто остался.
Я спрашиваю, а сколько осталось.
— В этом городе только один, — говорит она. — А вообще, по стране, пятеро.
