– Он вовсе не стесняет моих удовольствий и никогда не сердится на меня за какие-нибудь шалости. Он только требует, чтоб я ему все рассказывал – и мысли и действия, чтоб направлять их к добру.
Леонова засмеялась.
– Ну, на этот счет, я думаю, ваш дядюшка, при всем своем уме, ошибся. Верно, вы ему не все рассказываете.
– Извините. Все совершенно.
– Быть не может.
– Могу уверить вас клятвенно.
Леонова посмотрела внимательно на физиономию юноши, и опытный взор ее убедился, что Саша не притворяется, не хвастает. Она улыбнулась и лукаво спросила:
– Который вам год?
– Семнадцатый.
– Ну, а мне, между нами, сорок седьмой, следственно, я могу говорить с вами откровенно, как мать. Неужели на семнадцатом году вы ни разу не чувствовали ничего такого, что бы захотели скрыть от своего дядюшки?
Саша вспыхнул и несколько смешался, однако же скоро ободрился и с откровенностию отвечал:
– Я не думаю, чтобы какой-нибудь возраст заставил меня что-нибудь делать или думать такое, о чем бы я не мог открыться дядюшке… Например…
Он остановился и чувствовал, что бодрость его оставляет.
– Что же например? – внимательно спросила старуха.
– Например… я имел случай… иногда видеть одну прелестную особу – и чувства мои к ней самые искренние и пламенные…
– Ну что ж? – с равнодушием прервала его Леонова. – И вы рассказали об этом своему дядюшке?
– Это был не только мой долг, но даже искреннее желание сердца.
– И, разумеется, вам за это досталось.
– Нисколько! Его наставления дышали любовью и нежностью ко мне, но…
Он остановился, не смея рассказывать ей советов дяди.
– Что же? Он, верно, сказал, что вам еще слишком рано чувствовать какую-нибудь склонность.
– Нет! Он предостерег меня только от следствия сильных страстей.
– Уж не испытал ли их он сам?
– Сколько я его помню, то никогда не замечал в нем никаких страстей. Все его дела и слова основаны на чистейших правилах добродетели и любви.
– Вы прекрасно его защищаете, но ведь никто и не думает на него нападать. Я слыхала, что ваш дядюшка прославился своею одинокою жизнью, таинственностями и добродетелями. Толпа любит обо всех говорить, и в городских рассказах всегда более злости, нежели правды. Только про одного вашего дядюшку никто не сказал еще ни одной клеветы. Это важно в наш век… Конечно, его молодость скрывается под какою-то таинственною завесою; но какова бы она ни была, тот, кто столько лет провел с такою безукоризненною славою, легко окупает прежние заблуждения.
