— Что ты, Папочка! Я так не могу. Вот двадцатка. Скажи, если мало.
— Ничего не надо, — повторил Михаил, передвигая к ней туфлю, упакованную в целлофановый мешок, и отталкивая деньги. — Это для меня удовольствие!
Он хотел сказать, что ее приход в мастерскую для него несказанное удовольствие. Что держать в руках ее изогнутую грациозно туфлю для него неслыханное удовольствие. Как будто он держит в своих руках ее божественно изогнутый до замирания сердца таз, обтянутый шелковым платьем-сорочкой. Просто смотреть на нее — невероятное удовольствие! Так он и сказал, потому что был искренний и откровенный человек:
— Смотреть на тебя одно удовольствие! Приходи еще! Как тебя, между прочим, зовут?
— Тая. А тебя, Папочка?
— Михаил.
— А меня Тая Левченко. Из Черновиц.
— А я — Михаил Матевосян.
— Все равно буду звать тебя Папочка, хотя ты и Михаил. Ты откуда — из Еревана?
— Нет, из Баку. Бакинские армяне — вот кто мы.
Молодая блондинка по имени Тая снова появилась в мастерской Матевосяна только поздней осенью:
— Папочка, выручай! — стащила она сапожок с левой ноги, затянутой в тонкую нежно-телесную колготку. — Какая-то хреновина с молнией случилась. А сапоги в обтяжку. Не стащишь когда надо.
— Ну, оставь сапог. Я сделаю.
— Когда заехать, Папочка?
— Давай после работы, часов в шесть-семь.
— Заметано, Папочка! — Мелькнула Тая в дверях мастерской, как рыбка, нырнувшая в глубину воды.
Она появилась в половине седьмого. Михаил к тому времени сделал все, что намечал на день, и просто сидел, бездельничая и мечтая о том, как она приедет, и он пригласит ее в ресторан, а потом… Дальше этого его воображение не шло. А если и воображалось нечто невероятное и запретное, Михаил отгонял подобные мысли, как отгоняют стеклоочистителем случайный лист, прилипший к ветровому стеклу. Словом, она пришла в мастерскую, и Михаил вручил ей сапожок с новой молнией.
— Сколько я должна, Папочка?
— Что ты говоришь! Нисколько. Мне приятно было.
Он хотел сказать, что для него было несказанным удовольствием держать в руках ее сапожок. Оглаживать бардовой окраски мягкий сафьян, словно он держал и оглаживал ногу этой красавицы. Он хотел сказать, что на него свалилось нежданно-негаданно такое счастье, что цены и деньги перестали значить хоть что-нибудь важное, и единственным словом осталась «Красота».
— Нет, Папочка, так не пойдет! Я хорошо зарабатываю и привыкла платить за услуги. И если ты не возьмешь деньги за ремонт, я больше никогда к тебе не буду обращаться.
