Их рекламная политика славилась агрессивностью, а стилистика фильмов и групп — характерным сочетанием брутального пацанства и громогласной любви к родине. Среди сотрудничавших со Славиком продюсеров преобладали его друзья из числа полублатных-полусветских «менеджеров и топ-менеджеров», чей творческий продукт всегда поражал Леню постоянной, настырной и страшно агрессивной апелляцией к высшим ценностям и духовным абсолютам — столь же парадоксальной в устах жуликов, порнографов и гламур-точков, сколь (Леня чувствовал это) неслучайной. В итоге он пришел к довольно очевидному, в общем-то, выводу, что во времена полного исчезновения смыслов, сути и наполнения, времена безусловного торжества плана выражения над планом содержания нет ничего удобней для законченного циника, чем наглая словесная эксплуатация нравственного императива. Это-то и была готтентотская мораль девяностых, доведенная до логического завершения в нулевых, беспринципность тем более абсолютная, что требовала от других неукоснительного соблюдения принципов — произвольно трактуемых требующим, никогда, в свою очередь, ими не заморачивающимся. «Мне можно все, потому что я и те, кто со мной, это и есть родина, духовность, бог — а тебе по этой же самой причине нельзя ничего. А рискнешь залупнуться — по всем нравственным понятиям рога посшибаем, отшкворим паровозиком и пойдешь, петушара, трясти гребнем».
Это был совершенно закономерный итог процесса, совершавшегося на Лёниных глазах всю его сознательную жизнь — начавшегося некогда под столь же оглушительные и столь же фальшивые (как стало понятно слишком поздно) вопли о других, но тоже незыблемых ценностях.
— Ты же знаешь Игната Саяпина? — Гурвич, щурясь, рассматривал на свет стопку гайанского рома.
— Ну так мы с ним в «Отделе репортажа» работали, — напомнил Кирилл. — Но он уж больше года, как с канала ушел. У него собственная видеостудия сейчас, — криво ухмыльнулся. — Для вип-клиентуры.
Надо сказать, Кирилл плохо представлял себе Игната рядом с нынешними его клиентами из числа богатых и очень богатых. Саяпин до сих пор оставался личностью нетривиальной, а уж лет десять-пятнадцать назад в любую секунду горазд был учудить такое, что со статусом оператора федерального телеканала (а на них — разных — Игнат работал с начала девяностых) вязалось куда хуже, чем с его разбойной, вечно небритой кривоносой рожей. «Любая секунда» в данном случае не фигура речи: однажды он прямо во время съемок отпросился в туалет, ушел туда почему-то с камерой стоимостью тридцать штук долларов — и не вернулся. Ни в этот день, ни на следующий, ни через неделю — когда начальство, наконец, дозрело до заявы в милицию. Но Игнат не был бы собой, если бы пропал, в чем все были уверены, навсегда. Не прошло трех месяцев, как Саяпин объявился — и даже с камерой. Выяснилось, что все это время он снимал порнофильмы где-то в Прибалтике…
