Суть времени, 2012 № 06 | страница 59

.

«Хакеры» и «программный вирус» в 1992 г., когда и компьютер еще был редкостью… Чувствуется, что Манн уже тогда был в данной сфере человеком вполне продвинутым. Но это частность. Гораздо важнее его рассуждения об «идеологическом заражении», адресующие к концептам «конца истории» Френсиса Фукуямы и «мягкой силы» Джозефа Ная. И разъясняющие, чем именно нужно заражать противников.

А Манн продолжает: «С…американскими…преимуществами в коммуникациях и увеличивающимися возможностями глобального перемещения, вирус будет самовоспроизводящимся и будет распространяться хаотическим путем. Поэтому наша национальная безопасность будет иметь наилучшие гарантии…» И далее: «Это единственный путь для построения долговременного мирового порядка (хотя, как мы видим, никогда нельзя достичь абсолютной постоянности)… Если мы не сможем достичь такого идеологического изменения во всем мире, у нас останутся спорадические периоды спокойствия между катастрофическими переустройствами».

Слова Манна о «мировом порядке» здесь — дань «политкорректности». Потому что в его докладе — и выше, и ниже — речь идет исключительно о хаосе. В котором, судя по намекам Манна на «наилучшие гарантии национальной безопасности США», только у Америки будет возможность сохраниться в качестве «острова порядка» в океане «управляемой критичности» (то есть, глобального хаоса).

А четырьмя годами позже, в 1996 г., Стивен Манн делает на упомянутой выше Конференции в Институте Санта Фе доклад «Реакция на хаос», в котором развивает концепт «управляемого хаоса» уже совсем откровенно и конкретно.

Но об этом — в следующей статье.

Ну, и где же здесь обещанное счастье для русского народа, спросите вы?

Мария Мамиконян

В начале 80-х прошлого века, в преддверии горбачевской поры, в советской драматургии появилась вдруг некая новизна — авторы обнаружили и стали комплиментарно предлагать обществу «героя нового времени». А театры — ставить пьесы про этого героя. А зрители — смотреть и обсуждать. Одна пьеса так и называлась: «Посмотрите, кто пришел!». Не шедевр, мягко говоря, но с претензией на высокую актуальность. И хотя сюжетные ходы этого бесследно для искусства промелькнувшего произведения были надуманными, а диалоги вымученными «под идею», основной пафос все же нечто отражал в происходящем. Даже не столько отражал, сколько навязывал, надиктовывал позднесоветскому обществу.

Выявленный герой был парикмахером. В данной конкретной пьесе (в соседней он мог быть кем-то еще из сферы обслуживания, ну или фарцовщиком, или торговым спекулянтом). Будучи введенным в совершенно «не свой» круг, в некую «академическую среду на досуге», он быстро начинает там доминировать, диктовать свои вкусы, представления о должном и, главное, настойчиво требовать, чтобы при его появлении все восклицали: «Посмотрите, кто пришел!» Радовались, то есть. В этом и был пафос пьесы — нравится не нравится, а… извините-подвиньтесь, жизнь такова, что вот он, «новый человек», он теперь законодатель моды, и пора нам всем привыкать. Перестраиваться. Да, и радоваться, конечно! Потому что это — жизнь. А над жизнью, как некогда было сказано, нет судьи.