VIII век до нашей эры… Право же, есть сходство с нашей постсоветской эпохой. Рухнула тогдашняя высокая культура — микенская. Начался регресс. Как в эпоху тогдашнего регресса сохранялись огромные произведения Гомера? Кому они вдруг показались нужны? Почему посреди регресса они вдруг оказались возможны? И что они собой породили? По сути, они создали новую постмикенскую Грецию. Создали ее язык, ее образность. Собрали воедино ее народ. Он же — латынинский «массовый слушатель».
Не будем даже говорить о том, что масса историков противопоставляет Гесиода Гомеру и утверждает, что у Гомера был не массовый, а достаточно избранный слушатель, принадлежащий к воинскому сословию. Другое дело, мол, Гесиод. Другие темы, другие слушатели и так далее. Но каков бы ни был слушатель Гомера — зачем ему вся эта сложность и новизна? Он же варвар. Он только что — в историческом плане, конечно — сокрушил «тогдашний СССР». То есть великую микенскую культуру. Ему бы опрощаться, как нашим хомякам. Ан нет. Он хранит великие гигантские эпические поэмы о чужих, давних, чуждых ему временах. И как хранит!
Ведь и впрямь каким-то загадочным образом Гомер начал распространяться по Пелопоннесу, выводить этот Пелопоннес из варварства, вводить его в новую неведомую ранее культурную фазу. Прививать варварам не микенские, а еще более тонкие представления о гуманизме.
А образ Патрокла? Ахилл впадает в полузверино-агрессивное состояние, предает свое войско во имя гордыни. Надо спасать ахейцев, подавленных отсутствием Ахилла. Во имя этого спасения друг Ахилла Патрокл надевает доспехи Ахилла и выходит на бой, зная, что его убьет Гектор. Он приносит себя в жертву во славу своего народа и своего друга. Друг потрясен, но не выходит из полузвериной комы. Он начинает охотиться за убийцей Патрокла. Глумится над телом убийцы. И тут приходит отец.
И это все учили наизусть дикие дорийцы и эолийцы! Для чего?! Для того чтобы вобрать в себя тайны сокрушенных ими Микен, приобщиться к каким-то новым, неслыханным тайнам. Ничего себе «блокбастеры о том, как люди режут друг друга»! Налицо поразительная творческая сложность, привносящая в мир новое представление о гуманизме. Придя в мир, гомеровское слово творит чудо. Дикие племена начинают восходить и превращаются в предков Платона и Аристотеля, Эсхила и Софокла.
Зачем хомяку все это — история, странствия, восхождение? Хомяк все это ненавидит особой, инфантильно-дебильной ненавистью. Он это хищно отрицает. Вы понимаете — хищно! А те, кому придется останавливать не только здешнего, но и американского хомяка — компьютер, полуоткрытый слюнявый рот, высокоточное оружие, сжигающее наши села и города — они-то понимают, что не смогут победить хомяка, не отстояв Гомера. То есть свое право на восхождение, взрослость, странствие. Право на восхитительно-мучительное открытие того, что содержится в отчуждаемой от них великой культуре.
