— Нет.
— Она, наверно, пошла за водой.
— Может, она сидела в комнате, я туда не заглядывала.
— Ты бы заходила хоть изредка поболтать с Теодой. Она тебя очень любит. Ей скучно сидеть одной дома.
— Ой, я стесняюсь…
Он снова застучал молотком по подметке. Мне нравилось смотреть, как он с одного удара вгоняет в нее гвоздь. Без всякого усилия. Зато шить кожу было не так легко: она туго поддавалась и шов редко выходил ровным. Барнабе опять ушел в себя, словно заперся на замок. Он пребывал в покое. Думал только о своей работе и, может быть, о жене. А я для него больше не существовала. Только на короткий миг мне удалось вырвать его из удобной безмятежности. И он уже забыл об этом.
А я по-прежнему должна была нести крест своей тайны.
Я слушала тиканье часов. В школе кюре рассказывал нам, что в аду висят гигантские часы, чей маятник отстукивает слова: «Всегда-никогда… Всегда-никогда…» Что означало: всегда пребудешь здесь — никогда отсюда не выйдешь. Я встала:
— Ладно, пойду.
Но я не уходила. «Ему, конечно, легко, — он ничего не знает…» Я сердилась на него за эту умиротворенность. Ведь Реми с Теодой оскорбляли не только его одного, а и всю нашу семью. Над нами смеялись.
— Барнабе! Барнабе, будь настороже: Теода… — И я воскликнула: — Теода, да, Теода!
Наконец-то я вывела его из себя. Он встал на ноги. Все посыпалось на пол — башмак, гвозди, молоток. Он шагал прямо по ним, надвигаясь на меня.
Я стояла и ждала, я не боялась его.
— Ну, что, что Теода? Все вы заодно: Теода, Теода. И ты туда же? Вас это не касается! — Его глаза гневно сверкали. — Это тебя мать подослала? Она вечно к нам придирается. Господи Боже, что вы во все нос суете? И ты тоже, глупая девчонка!
— …
— Какое вам дело до нас? Оставьте вы меня в покое. Я сам во всем разберусь.
Наконец он успокоился. Вернулся и сел на свое место. А я продолжала стоять, дрожа от этой встряски, не зная, что делать дальше. Мне было ясно, что он сердит на меня, хочет, чтобы я ушла. У меня же не было сил двинуться… Я ждала: может, он еще поговорит со мной. Но он молчал. Снова, привычными движениями, взялся за работу.
Я нашарила дверь у себя за спиной и, пятясь, выбралась наружу.
XII
ПРАЗДНИК ТЕЛА ГОСПОДНЯ
Когда я вспоминаю дни, предшествующие празднику Тела Господня, который в деревне называли попросту Праздником Господним, мне первым делом чудится крепкий, душистый запах леса, и я вновь вижу себя среди наваленных охапок плюща, мхов и еловых веток, которые мы выбирали из этой груды зелени и сплетали в гирлянды. Это приятное занятие сопровождалось болезненным ощущением неудобства оттого, что волосы у нас были забраны в тугие, безжалостно скрученные жгуты. Пока наши руки трудились над зелеными арками, под которыми предстояло отдыхать торжественной процессии, папильотки, сплошь усеявшие наши головы, втайне от всех трудились над красотой прически — предмета завтрашней безграничной гордости.
