Судите сами: в 2003–2004 годах правительство нашей страны задумало провести реформу администрации. Государство, решили мы, слишком уж резво вмешивается в развитие нашей экономики. А поскольку вмешиваются чиновники, надо упразднить часть их функций, а теперь ненужных функционеров, естественно, уволить.
Сказано — сделано. Сократили штат нескольких министерств, министерские департаменты с надзорными и контрольными функциями преобразовали в службы и агентства. Что сделали эти службы и агентства, став самостоятельными? Правильно, мгновенно набрали себе новые штаты, в два-три раза большие, чем когда они входили в министерства. Но ведь надо, чтобы у этих агентств были отделения на местах, верно? Создали и местные отделения. Со своим штатом, естественно…
Ну а сами министерства тоже решили не отставать и через годик восстановили былую численность. И ведь всем нашлось какое-то дело! Сначала министру полагалось 12 заместителей. С р-р-революционным размахом их сократили до двух в одни руки. Всем, включая премьер-министра, — не больше двух. Сейчас у премьера их десять, и ещё не вечер.
Год 2010-й. Подобно шагам Командора, слышится мерная поступь приближающейся предвыборной кампании. Снова звучат бодрые лозунги: сократим 130 тысяч чиновников!
Ох, быть беде.
Для начала — несколько слов об отношении русских к книге. Во все времена русские относились к книге с величайшим почтением, как к чему-то сакральному. Князь Ярослав Мудрый получил своё прозвище не за свои несомненные военные и политические заслуги, а потому что, в отличие от многих государственных деятелей, был грамотен, читал книги, имел библиотеку.
Иной раз уважение к книге приобретало у нас гротескные формы. Когда Иван Фёдоров основал в Москве первую типографию и издал первую книгу «Апостол», правоверные москвичи эту самую бесовскую типографию разгромили: как можно печь книги, как пироги? Переписчик книг относился к своему труду, как иконописец к иконе, он не просто копировал чей-то текст, он творил. Выдающийся культуролог академик Александр Панченко отмечает, что переписчик добавлял к тексту самоуничижительную надпись, просил читателя о поминовении его грешной души. Создание книги, говорит Панченко, воспринималось как нравственная заслуга. Труду переписчика предшествовал определённый ритуал, включающий омовение рук. Между ним и книгой устанавливалась некая духовная связь.
Печатный же станок всю эту связь отбрасывал как ненужный хлам. Это воспринималось как оскорбление священнодействия. В результате народного возмущения сам Иван Фёдоров едва унёс ноги. Он бежал во Львов, где упрямо продолжил своё дело. А на Руси книгопечатание задержалось лет этак на сто.
