Ирина выглянула из кухни с черной трубкой радиотелефона в руке, вопросительно глядя на мужа. И Нинка враз перестала визжать и испуганно уставилась на него своими глазищами.
— Нету нас! — замахал рукою Турецкий. — У тещи на блинах! В театре мы, черт побери! На «Турандот» !
И тут же нахальной заливистой трелью, точь-в- точь как боцман на палубе, играющий полундру, разразился «мобильник». А вслед за ним на столе требовательно запищал пейджер. Супермодная электроника брала за горло.
— Обкладывают, как волка, — констатировал Турецкий. — Нет уж! Хренушки! А эту сволочь сотовую я вообще потерял в метро. Щипачи стибрили. Зовите — не дозоветесь! Есть у меня кое-что и подороже любимой работы!
Глаза жены блеснули озорной радостью. И она подмигнула ему с той особой тайной выразительностью, расшифровать которую без труда сумел бы даже и не следователь по особо важным делам.
И, увидев ее глаза, он подумал с неожиданным молодым волнением, что вот уже скоро ночь и... не одной, кажется, дочке, не только их Нинке перепадет сегодня веселой возни, тихого смеха и радостных ласк... Ха! Лучше поздно, чем никогда — похоже, в буржуазных пилюлях все же имелся кое-какой толк... Словно враз забылась и отлетела прочь унылая муторность и скука затяжной весны, и незнакомая слабость в коленках с ходу пропала. Кажется, он снова почувствовал себя человеком!
А Ирина, поняв по его лицу, что сегодня — ее власть, ее победа, что она одолела без боя несметное множество всесильных головастых мужиков, всех этих друзей-товарищей прокуроров-распрокуроров, помощников и заместителей, и прежде всего вечных своих соперников — Славу Грязнова и Костю Меркулова, — снова весело унеслась на кухню и минут через десять потребовала, чтобы эти жуткие турецкие звери и бродяги без минуты промедления кончали свои дурацкие глупости и взапуски мчались к столу, а иначе...
И был миг счастья, и уютный шар лампы светился, как луна, над семейным столом, и Турецкий, чувствуя себя едва ли не хозяином вселенной, не спеша уплетал вкуснейшую куриную ногу из какого-нибудь Вайоминга или Арканзаса — «лапку Буша», как именовал он это популярное столичное блюдо постперестроечной поры.
Жена славно потрудилась над «лапкой»... Чревоугодник Турецкий в восхищении закатывал глаза, качал головой и, причмокивая губами, украдкой строил дочери жуткие рожи, Нинка хохотала и падала головой на стол, и, ловя минуту этой домашней идиллии, Ирина не делала ей замечаний, не грозила пальцем и не шептала дочке на ухо: «Перестань же! Уймись! Смотри, как папа устал!..»
