– На птиц, мсье.
– Мы можете сколько угодно ими любоваться в саду. Сейчас тепло, мадам.
– Несомненно, мсье. Но мне холодно.
Она сидела, не шевелясь.
Он все реже заходил в комнату своей жены. Он там не был желанным гостем. И если бы не необходимость обзавестись потомством, он, вероятно, ни за что не стал бы удручать Мадлен своим присутствием, поскольку она никогда не пробуждала в нем желания. Глядя на худое, плоское тело, к которому он едва осмеливался прикасаться из страха сломать его, он проникался странной печалью, которая постепенно переросла в отвращение.
Роды превратились в кошмар. Несколько часов подряд она стонала, пока он ждал в соседней комнате. Едва разрешившись от бремени, она чуть было не умерла от кровотечения. И все же усилиями знахаря и повивальной бабки к ней, казалось, вернулась жизнь. Однако она этого, несомненно, не хотела. Она угасла, не сказав последнего слова, не бросив последнего взгляда, как слабенькое пламя, через три недели после рождения маленького Гозлена.
Артюс поймал себя на мысли, что исподтишка поглядывает на Аньес. Она обладала поразительной красотой и к тому же сопровождала каждое сказанное слово изящным движением руки. Он был уверен, что под этим очарованием скрывалась незаурядная воля. Гуго де Суарси повезло, что он женился на ней по просьбе Робера де Ларне. Ей же не очень. Гуго не был плохим человеком, напротив. Однако он был неотесанным, а войны и усердное посещение таверн не придали ему лоска. Кроме того, к моменту женитьбы он был уже старым. А сколько ей было лет? Тринадцать, четырнадцать?
Они беседовали о пустяках, дурачились, состязались в юморе, говоря всякую чепуху. Немного подумав, Аньес сказала:
– Этот «Роман о Розе»* мсье Лорриса и мсье Мена оставил меня, как бы это сказать… неудовлетворенной. Начало разительно отличается от конца. Первый рассказ показался мне банальным, если не сказать слащавым, но во второй части сатира на «женские нравы», вложенная в уста Дружбы и Старости, меня просто раздражала.
– Это связано с тем, что автор второй части был парижским клириком. Он не сумел обойти подводные камни, расставленные его образованностью, которой он охотно кичится, и окружением, а также шутовством.
– Признаюсь вам, что я, напротив, питаю слабость к лэ и басням Марии Французской*. Какая прозорливость, какое изящество! Она заставляет животных говорить человеческим языком.
Случай представился превосходный, и Артюс не захотел упускать его.
