— Вы правы, расчудесная Александра Ивановна, — вдруг согласился Константиниди. — И может быть, вы возьмете на себя труд оповестить вашего знакомого о моем желании обсудить с ним ситуацию? Все-таки пачкать свое имя, знаете ли…
— Пожалуйста, это мне сделать как раз и нетрудно. Да, чуть не забыла, вам может быть это любопытно: ваш зять так до сих пор никуда не сообщал о ночном происшествии.
— И не сообщит, любезнейшая, будьте уверены. А не позволите ли мне на прощание еще один вопросец, Александра Ивановна?
— Валяйте, — засмеялась она.
— Вы мне об этих ваших бывших сотрудниках столько приятного рассказали, что я невольно о вас подумал. Сами-то вы отчего же в частное бюро не идете?
— Ах, милейший вы мой, — вздохнула Романова. — Зовут, представьте себе, в консультанты кличут. А я вот все тут сижу. И жду, когда же государство наше одумается наконец, сообразит, что без профессионалов ему хана. Но, кажется, не дождусь. Поэтому, как говорится, еще ничто не исключено. Вот так, уважаемый. Ответьте-ка лучше вы: когда примерно сумеете свои доллары собрать?..
— К концу дня. Максимум — завтра. Обзвоню кое-кого из коллег-собирателей, со счета сниму, что приготовил для аукциона. Что поделаешь, ради дочери… Впрочем, это уже действительно мои личные дела.
— Да-да, разумеется, ваши…
Георгию Георгиевичу показалось, что Романова усмехнулась, и он хотел было даже обидеться немного, но быстро передумал. Не стоит осложнять. Она ведь, в сущности, права, эта начальница. Ну у кого, скажите на милость, могут оказаться под рукой такие гигантские, с ее милицейской точки зрения, деньжищи!
— Хорошо, действуйте, — закончила разговор Романова. — В случае каких-либо осложнений звоните немедленно. Если меня не окажется случайно на месте, сообщите моему помощнику, что это вы звонили, и я вас тут же найду.
Свой второй звонок Георгий Георгиевич решил сделать Виталию Александровичу Баю, который, по сведениям Константиниди, вот уже более двух лет постоянно находился в Москве.
Бай еще в недавние годы был личностью весьма одиозной. Его коммерческий и, соответственно, профессиональный взлет в качестве галерейщика, широко ныне известного в стране, но особенно на Западе, начался со знаменитой выставки в Манеже, которая так рассердила в свое время Никиту Хрущева. Тогда Виталию удалось буквально за бесценок приобрести несколько небольших полотен, созданных кистью «чуждых советскому народу» молодых художников. И с тех пор, считаясь знатоком неофициального советского искусства, он развернул свою столь же неофициальную деятельность коллекционера. Помогла позже и пресловутая «бульдозерная выставка», после которой ему удалось также весьма недорого пополнить свою коллекцию произведениями непризнанных, а чаще преследуемых живописцев и графиков. Уезжая в начале восьмидесятых на Запад, Бай увез с собой «мазню», которая, по мнению представителей министерства культуры, не представляла для государства никакой художественной ценности. Иначе отнеслась к первым же выставкам, организованным Баем в Нью-Йорке, а затем и в Париже, западная публика. Успех российского художественного андеграунда был мгновенным и потрясающим. А картины таких художников, как Целков или Зверев, стали приобретаться крупнейшими западными музеями современного искусства. Предусмотрительный, далеко глядящий вперед Бай превратился в одного из богатейших среди сбежавших из тоталитарной России собирателей произведений изобразительного искусства.
