Шон открыл шкаф в коридоре, снял с вешалки свой двубортный, узкий, приталенный пиджак, потом, подумав, аккуратно повесил его назад и надел яркий спортивный костюм. Примерил пару кожаных вечерних туфель, оглядел себя в зеркале и так же тихо вышел из квартиры, как и вошел в нее.
Он задержался на пороге, прислушиваясь к звукам радио в спальне. До него доносились ясный голос Типпи и голос Бена, более низкий и хриплый. Боже, подумал Шон, только не говорите мне, что они там просто лежат и разговаривают.
Через полчаса он встретился с Оги в маленьком, затхлом, старом баре на Первой авеню в районе Пятидесятых улиц, чье название еще год назад было не знакомо никому, кроме таких, как Оги, которые посещали его годами. Теперь каждый, кто читал раздел «Люди говорят о…» в журнале «Вог» или репортажи Евгении Шеппард, знал, что эта маленькая вонючая дыра была местом, где собирались одинокие гомосексуалисты.
— Мы одинокие геи? — спросил он Оги, когда они устроились в полутемном баре.
Оги скрестил свои длинные ноги и внимательно изучал, как его лодыжки изгибались в неясном свете. Этим мартовским вечером свет с улицы уже почти не проникал. Сгустились сумерки. Неясный свет от свечки на столе отбрасывал желтые блики на коричневые щеки Оги. Он быстро несколько раз мигнул.
— Могу сказать, что мы гомосексуалисты, — отозвался Оги, не заботясь о том, слышно ли его, — но мы не одиночки.
У Оги был тяжелый день, об этом говорило и то, как он, обычно внимательно следивший за дикцией и грамматикой, сейчас говорил косноязычно, как и прочие посетители. Огосто дель Годео было имя, весьма уважаемое в журналах, в разделах моды, на Седьмой авеню и в самых дорогих магазинах. Для молодого негра, который родился тридцать лет назад на Сто тридцать седьмой улице возле Ленокс-авеню под именем Огост Тигпен (его мать любила называть детей по названиям месяцев: у Оги были сестры, которых звали Эйприл[25] и Джун,[26] и брат по имени Мач[27]), Огосто[28] дель Годео чудесно преуспевал.
Оги достиг всего лишь благодаря своим талантам и усилиям. В отличие от Шона, которому он много помогал, у Оги не было никого, кто мог бы помочь ему. В отличие от Шона, который был бисексуален, Оги был гомосексуален, кроме того, он старался скрывать свои наклонности, а потому не мог извлечь из этого никакой для себя выгоды в бизнесе.
— Ты в депрессии, малыш, — заметил он Шону.
— Дела.
— Да, — протянул Оги, — который год «Мод Моудс», любимый?
