На выручку спешит старшина:
— Это по поводу обнаруженного продовольствия, товарищ гвардии старший лейтенант.
— А-а… Минуточку… — Ротный ставит на карте несколько точек, откладывает карандаш, поднимается. Комната сразу становится маленькой и тесной. — Вот что, Морозов, — говорит он, — рота сейчас снимается, а ты с расчетом останешься до утра. Миномет можем прихватить с собой. А завтра пришлем машину. Зерно раздадите жителям села, остальное погрузите. Поняли свою задачу?
— Ясно, товарищ гвардии старший лейтенант.
— А как насчет акта? — спрашивает старшина.
— А к какому вы его делу пришьете? Канцелярий мне разводить не хватало! Не чужое — свое берем у врага. Идите.
Старшина выдает нам буханку хлеба, банку консервов «Фасоль в томате» и, подумав, отсыпает четыре горсти шоколадного драже.
Рота уходит. Мы остаемся. Григорьич раскатывает шинель, очищает от обломков кирпича землю, укрывается и тут же засыпает. Генка разводит небольшой костерчик. Тихо. С запада, как далекий-далекий гром, доносятся отзвуки взрывов. Небо там светлое и время от времени прочерчивается трассирующими пулями. Пушкин уже не ходит, а сидит напротив подвала, направив дуло винтовки прямо в черную пасть входа. Мне становится его жаль.
— Хватит разыгрывать, — шепчу я Генке. — Пусть спать ложится.
— Ничего, он днем выспался.
— Тогда я сам…
— Погоди, — останавливает меня Генка и оборачивается к Пушкину:
— Вася, спроси, может, они до ветру хотят… Только по одному выпускай.
Доверчивость Пушкина поразительна. Он подходит к подвалу, кричит в глухую пустоту:
— Эй, фрицы-дрицы, кто с… хочет?
— Так они ж по-русски не понимают, — говорит Генка.
— Захотят — поймут, — на полном серьезе отвечает Пушкин и, подумав, кричит еще: — Эй, туалетен… сортир… шайзе…
Я весь содрогаюсь от сдерживаемого смеха.
— Молчат, — удивленно тянет Пушкин.
Генка берет из костра головешку: «Я вот им сейчас помолчу!» — и спускается в подвал. Вынырнув оттуда, Леший свирепо накидывается на обомлевшего Пушкина:
— Р-растяпа! Спал, да? По глазам видно, что спал. Сбежали генералы. Все до одного. Не миновать тебе трибунала, Вася. Что теперь с ним делать, товарищ младший сержант?
Ну и артист этот Генка! Рожа серьезная, голос дрожит… Хоть бы усмехнулся, черт полосатый.
— Н-не спал я, честное слово, не спал, — бормочет Пушкин. — Может, они еще раньше сбежали. Я же их от тебя не принимал.
— Не принимал, не принимал, — передразнивает его Генка. — Значит, устава караульной службы не знаешь. Надо было принять.
