Все это запомнилось гораздо лучше, чем уютный старый домик в Пасси или даже парижская квартира на улице Прантан, на последнем этаже, куда мы переехали, когда война закончилась и отец вернулся домой...
— Ни о чем не хотите заявить? — устало спросил таможенник.
Я вздрогнула и, обернувшись к нему, решительно произнесла по-английски: «Нет, ничего такого. Вообще ничего...»
Перед зданием аэропорта выстроились такси. «Отель «Крийон», пожалуйста», — сказала я шоферу и усмехнулась про себя, заметив слегка удивленный вид, с которым он выслушал этот внушающий немалое почтение адрес.
Потом он поставил рядом со мной старый коричневый чемодан; дверца захлопнулась, машина набрала скорость, мы отправились в город.
Если во мне еще оставалось ощущение чего-то незнакомого, сейчас оно исчезло окончательно. Такси, сделав крутой поворот, выехало на шоссе. Резко взвизгнули на мокром асфальте тормоза, и машина помчалась в Париж.
Я откинулась на спинку заднего сиденья, вдыхая знакомый резкий запах «Голуаз», старой кожи, застоявшуюся бензиновую вонь; прежний мирок смыкался вокруг меня, окружая облаком полузабытых ощущений, которые, казалось, полностью вытеснили картины последних десяти лет жизни, словно их и не было. Машина оказалась ящиком Пандоры, а я не только приоткрыла его крышку, но и очутилась внутри его. Эти ласкающие, жалящие воспоминания... вещи, которых я раньше никогда не замечала, по которым никогда не тосковала, пока снова их не увидела; эти нисколько не изменившиеся частички жизни, которая остановилась десять лет назад...
Шофер читал газету, она была свернута и засунута в ящик рядом с приборной доской. Знакомый жирный расплывающийся шрифт; уголок фотографии, почти неразличимой с моего места. С нами поравнялся автобус, над передним стеклом которого светилась надпись «САНЛИ». Перед глазами промелькнули стеснившиеся на задней площадке, вплотную прижатые друг к другу рабочие парни и девушки, которые покачивались в такт движению машины, ухватившись за поручни и кожаные петли.
Потом вокруг меня сомкнулись безобразные парижские окраины: высокие дома — балконы с железными перилами, окна, прикрытые жалюзи, щиты с ободранными афишами (Бонбель, Сюниль и прочее, и прочее); грязные табачные лавчонки, витрины которых отражались на мокром тротуаре оранжевым и золотым; ярко сверкающие ряды бутылок, тесно сдвинутые металлические столики у запотевших окон; Дюбо, Дюбон, Дюбонне... а впереди — отделенный от нас длинным, плавно спускающимся прямым отрезком дороги на Фландрию — Париж зажигал вечерние огни.
