И тут ворота застянка заскрипели и из них вихрем вылетели польские гусары. Штабс-капитан Ермилов нервно потёр шею, вглядываясь в мчащихся на нас конников.
— Ближе, ближе, — бормотал он себе под нос. — Можно и сейчас пальнуть, но всех не сметём, хоть и в перехлёст вдарим. — Он поднял руку над головой, но командовать не спешил. — Как только мы залп дадим, молодой человек, вы тут же из мушкетов добавите. Стреляйте прямо в дым, не важно, что ничего видно не будет. Вы многих убить сумеете, даже вслепую, главное, не дать им опомниться… Приготовьтесь, ребята, — оборвал он сам себя, — сейчас пальнём. Так вот, — я понял, что штабс-капитан вновь обращается ко мне, — после залпа погодите немного, пока дым не рассеется и двигайте в штыковую. Но не раньше, чем рассеется дым. На поле много коней будут биться в агонии. Могут ваших людей покалечить…
Да будешь ты стрелять или нет! Гусары уже за мушкетоны взялись!
— Пли!!! — снова оборвал сам себя Ермилов — и ему ответили орудия батареи.
— Огонь! — скомандовал я, следуя совету штабс-капитана.
Треск мушкетов показался каким-то жидким после оглушительного залпа пушек. Пули ушли куда-то в кислый пороховой дым.
Из облака, окутавшего гусар, доносились крики, стоны и ржание лошадей.
— Эх, люди-то понятно, — услышал я голос фельдфебеля Ермолаева, — они хоть знали на что шли. А лошадей-то за что?
Как только более-менее развиднелось, я скомандовал солдатам «в штыковую». Мы обошли орудия и улыбающихся бомбардиров с фейерверкерами, провожавших нас шутливыми репликами, вроде:
— На нашем горбу в рай! Мы за вас поработали, а вы теперь идёте штыками врага добивать! Задайте этим пшекам жару! Пусть знают наших!
— К лошадям не подходить! — наставляли солдат унтера. — Они вас одним ударом копыта пришибут!
Бывалый штабс-капитан оказался во всём прав. Всё пространство между позициями артиллерии и застянком усеивали тела людей и лошадей, по большей части, мёртвые, но попадались и живые. Лошади были копытами. Люди, в основном, катались по враз размокшей от пролитой крови земле и стонали от боли.
— Бегом марш! — скомандовал я и прибавил глухим голосом, вспомнив о замученных женщинах и детях. — Раненых — добить!
И мои люди на бегу вонзали штыки в подвывающих гусар, обрывая их муки. Я знал, что за подобное обращение с поверженным врагом меня не погладят по головке, однако ничего поделать с собой не мог. Чёртовы поляки должны были поплатиться за убитых стражников и мирных жителей.
