Словом, он полагал, что Парламент-Палату по-любому будет контролировать, поскольку деньги скоро кончатся и к нему придут в очередь за следующими, а дальше все выйдет совсем хорошо.
Его идеология (а то и стратегия) напоминала нашу более позднюю региональную фронду: Хозяин — хороший, вохры и мусора — плохие, и стоит заменить одни протокольные рожи другими, не колебля основ, как…
Державные оппоненты его мыслили если не шире, то хитрее — нацелившись на хороший бизнес, использовали его наивные политические схемы для собственной теодицеи. Тогда они в ней еще нуждались.
Потом, во всех тюремных одиссеях, завершившихся илиадами, легендарных его обстоятельствах, конечно, случились у него свои перезагрузки, апгрейды и эволюции. Впрочем, судя по нынешнему положению дел, тогдашний соблазн примитивных бизнес-решений в политике отступил, но не снял оккупации с его сознания. Как говорил один полузабытый губернатор, взгляните на табло.
А потом встала одна таки просочившаяся девочка, каблуки, бретелька из-под фиолетового платья, ноги из солярия, и задала вопрос, давно по важности обогнавший «что делать?» и «кто виноват?»:
— Скажите, Михаил Борисович, на сколько еще стране хватит нефти? Прогнозы очень пессимистичны, и даже ученые называют цифру — лет двадцать — двадцать пять…
— Я, как вы знаете, что-то понимаю в этом секторе экономики… — тут не только он, но и все тонко улыбнулись.
И вдруг он сказал фразу, мгновенно, мощной вспышкой, раскрывшую весь его литературный и мифологический дар и — чего там — дар человека Истории:
— НЕФТИ В НАШЕЙ ЗЕМЛЕ СТОЛЬКО, ЧТО НАМ НЕ ХВАТИТ АТМОСФЕРЫ ВСЮ ЕЕ СЖЕЧЬ.
Все очень оживились. Стали ходить и подливать чаю. Улыбаться друг другу, как родственники, получившее известие, согревшее ровным теплом всю оставшуюся жизнь.
Это был один из самых, наверное, счастливых моментов их и его жизней. Они если не понимали, то догадывались, а он точно знал («сырьевая игла» — был уже устойчивый оборот, просившийся между «лошади едят овес» и «свобода лучше, чем несвобода»): страна, живущая черной, пахучей, трупной жидкостью навсегда останется феодальной, опальной, локальной, лояльной и подвальной. Где любое «нано» и «техно» возможно лишь в музыке. Ну да сегодня это общее место, можно не объяснять.
Они просто хотели жить своей небольшой жизнью с перспективой ее улучшения.
Он — тоже, и разница масштабов тут не принципиальна. Сейчас, в эпоху процветания мемуарной серии издательства «Эксмо» «За решеткой с…», когда сокамерников у него выявилось столько, что отдыхают и былые собутыльники Высоцкого, и вчерашние ЖЖ-френды Навального, я бы сроду не писал этот очерк, если б не угасающие надежды привлечь хоть какое-то внимание властей к нашему городу. Да, жаль, конечно, что его не закрыли у нас. Был бы хоть какой-то шанс… Он бы явно не оставил город, где, пышно выражаясь, начался этот величественный и скорбный путь к пожизненному и когда-нибудь, не дай Господь, посмертному званию премьер-министра новой России. (Указ № 1 нынешнего президента). А если вспомнить здешние тюремные пути Лимонова с учетом теперешнего его состояния второго Пушкина — и по значению, и по стилистике, — о, что это был бы за стремительно развивающийся город-мемориал! Сегодняшний Тандем, в отличие от прочих тандемов, крайне неравнодушен к собственной истории с биографией. Это понятно — ведь оба остались литераторами.
