— Гнусная ложь! — воскликнул фальцетом фраконосец.
— Души не лгут, сам знаешь, — мрачно усмехнулся толстяк. — Кстати, я и сам знаю, что жена у меня шлюха, друзья иуды, компаньон скотина, даже врага достойного нет. Это, пока там был, все за чистую монету принимал. Но похороны достойные! Достойные!!! Сорок дней прошло, а о них до сих пор в городе говорят.
— Ну, у меня тоже, слава тебе господи, богатые получились похороны, — вмешалась в разговор дама с «халой». — Я директор рынка. Меня весь мой рынок пришел проводить. Такие хорошие речи говорили.
— Да уж, — буркнул тип с пропитым лицом. — Одни торгаши ехидно обсуждали, как бездарно гример наложил краску на физиономию, другие держали пари — кому достанутся драгоценности. Дочки шепотом наследство делили, чуть при всех глаза друг другу не выцарапали. А тексты ритуальный писака накарябал. Ему заплатили натурой — списанной говядиной, которая санконтроль не прошла.
— Ну и что? У тебя и таких похорон не было.
— Почему это? У меня все приятели пришли, с которыми дружил. Искренне переживали.
— Ну-ну, то-то их чуть не с милицией выводили, один решил показать татуировку на… ну, словом, прямо здесь раздеваться начал, другой, с бутылкой и стаканом к гробу полез за здоровье усопшего пить, — презрительно фыркнула дама с «халой». — Алкаши чертовы. Житья от вас нет. Поубивать мало.
— Опоздала мать, — хихикнул мужчина с испитым лицом. — Я уже тут. И тебе придется некоторое время терпеть мою компанию. Кстати, хоть друзья у меня и алкаши, а все пришли как один. И помянули потом у гаражей.
— И все равно у меня народу было больше, чем у всех вас, вместе взятых, — высокомерно перебил его толстяк. — Значит, я достоин того, чтобы меня столько людей провожало.
— О себе скромно промолчу. — Композитор по-ленински заложил палец за полу жилетки. — У меня вообще на похоронах были самые известные в городе люди. Это хорошо, когда ты достойный человек. Тебя и похоронят с почестями, и помянут, — он с превосходством покосился на старуху, которая, стараясь казаться еще незаметнее, вжалась в угол.
Старуха была ничейная. Родных у нее не было. Приятельниц тоже. Все умерли давным-давно — еще в прошлом веке.
Да и сама она уже несколько лет не жила, а грезила, одна в пустой квартире, куда три раза в неделю приходила женщина из социальной службы.
Старуха угасла тихо и беспроблемно. Квартира отошла государству, а нехитрый скарб соседям.
— Да-с! Достойный уход еще заслужить надо, друзья мои, — с пафосом продолжал композитор. — В этом смысле нам всем повезло. Почти всем, — исправился он.
