Рассказывают, что братья, как два петуха, долго кружились по комнате, но шпаги так и не вытащили. Затем дядя мой выругался, обозвал Карлиса «мужиком», «рабом» и «альфонсом», а потом вышел из комнаты. Отец мой тогда успокоился, утер пот со лба, наклонился ко мне и строго сказал:
— Защищаешь женщину? Молодец! Но не смей больше плакать. Барон может плакать только от своей радости, иль чужой боли. Обещаешь?
И я отвечал ему:
— Обещаю!
Случай сей стерся из моей памяти, но по сей день всех поражает насколько я легко плачу над чужим горем, не пролив и слезинки от всех моих ран и болячек…
Дядя назвал брата своего по-нехорошему, а дело вовсе не так. По сей день в Риге судят, да рядят — кто на самом-то деле правил Лифляндией все эти годы.
Матушка моя проявила себя прекрасной градоначальницей, но никто не может объять необъятного. С известного времени бабушка стала больше интересоваться успехами в Дерпте и матушке пришлось с головой углубиться в науку. Всю же рутину, все управление Ригой и в какой-то мере — Лифляндией, она переложила на Карла Уллманиса.
Не женское дело — управлять Государством. У бабушки для того завелись фавориты, матушка обошлась моим батюшкой. Он получил от нее все полномочия, за вычетом политических, военных аспектов, Дерпта и Биржи. Все остальное — до гибели моего отца в 1812 году лежало на его широких, мужицких плечах.
Все немецкие посты в магистрате отошли к Бенкендорфам, а латышские к Уллманисам (отец мой, хоть и слыл в Риге Турком, страшно любил всех кузенов и родственников). Нрава он был сурового. К его услугам были все воры с пиратами «доброй Риги», так что никто и не думал перечить.
Если угодно, — в Риге мир уголовный вдруг сросся с самим государством и все от этого только выиграли.
Однажды я был на заседании магистрата, наслушался там речей наших родственников и, придя домой, повторил то, что услышал. Моя старая бонна хлопнулась в обморок, а пестуны всыпали мне горячих.
«Чтоб не бакланил на блатной музыке». Перевод на русский не слишком удачен, но именно так сказал мне отец, наблюдая за сей экзекуцией. А что вы хотели от потомственного пирата — разбойника?
Мечтой моего отца было — дети его не шагнут на кривую дорожку, получат хорошее образование: я стану Лифляндским правителем, Доротея — чьей-нибудь королевой, а Озоль — наследует ювелирное дело Уллманисов. Волки часто растят из детей примерных овечек, а когда Природа берет свое — это разбивает им сердце…
