Официально же было сказано, что еврейка может предать германские интересы. Мы и — сие слышали. И очень хотели накоротке поговорить с этой еврейкой. Возможно, она легче прочих пруссаков готова нам рассказать много нового.
Но прежде чем говорить… Ты не поверишь, — как тяжело говорить с бедняком. А вот если у человека можно что-то отнять, с ним беседовать проще.
Что я могла отнять у почти что монашки? Зато теперь я отниму у нее целую Ригу!
Видишь, какая я у тебя хитрая! Теперь проси все, чего хочешь. Для новой своей лаборатории. К твоим услугам все стекольные производства, заводы и запасы реактивов Империи. Надеюсь, я понятно все объясняю?
Матушка невольно смеется в ответ:
— Это — пустое. Будь я семи пядей во лбу — в одиночку мне с этим не справиться. А в России не так уж много ученых, готовых возиться в ретортами, да пробирками. Была я на днях в Академии — решила, что попала на поэтический вечер… При том, что почти никто из них не знал, что называется кислород и зачем он такой нужен…
Если же собрать всех дельных людей, да заняться с ними чем-нибудь важным, всегда найдется куча шпионов, готовых любою ценой все развалить.
Государыня цепко следит за лицом юной племяшки, а потом улыбаясь, целует ее:
— Если б ты согласилась, не вышла бы из этой комнаты! Я не хуже тебя понимаю, что половина моих ученых — шпионы. Пока я не смогу учить своих собственных — не знаю, кому и поверить.
Бабушка будто задумывается, опять прикрывает глаза рукою и с горечью шепчет:
— Вывозила я из Саксонии дельных ребят. Дала им лабораторию, деньги и кафедру. Набрала им дельных учеников…
Через неделю один попал под телегу, а другой свалился в канал. Шешковский доказал, что оба — убиты, но убийц не сыскал… С той поры мои академики больше по виршам… Жить-то всем хочется.
Бабушка вдруг озлобляется и сквозь зубы цедит:
— Когда мы в России начнем делать паровики, искусственный порох, станки — токарные, сверлильные, фрезерные, — друзья в Европе сон потеряют. А враги — и подавно. А пока бессонница у меня…
Бабушка закусывает губу и все ее годы вдруг сразу же проявляются на ее старом лице. Она морщится, будто от нестерпимой боли и как будто выплевывает:
— Англия не продала мне патент на паровую машину. Пруссия отказалась продать токарный станок, да полученье резцов, фрез и сверел. А ведь это — кузены мои!
Хотят оставить меня в лаптях, да с дубиной… Вот такие у нас с тобой родственнички…
Государыня в сердцах машет рукой, а потом манит к себе мою матушку и почти шепотом произносит:
