Склонился Иван низко, дыханием трогает щеки Аленины, глаза... а она, словами его околдованная, уж и не знает, дыхание это или теплые губы Ивана.
И хорошо ей, как никогда в жизни не было, закрыла глаза в сладостной неге, отдаваясь ласкам его бережным.
Уже потом, позже, у самой калитки Алениной, Иван сказал:
- Постой... Все спросить хочу... Ты вот рассказала, что Велина тебя от силы твоей остерегала, а ты ей ответила, что никакой силы за собой не чуешь. Но с той поры много прошло... Дала она знать себя?
- Да, - уронила Алена коротко и замолчала. Иван ждал терпеливо.
- Нежданно вырвалась, - медленно заговорила Алена. - И испугала.
- Как оно было?
- Помнишь, драку разнимали? Ярин тогда при всех упрекал, что присушила, мол, его.
- Как не помнить. Говорил он про Велинину избушку что-то. Давно у меня на языке вертится - спросить, про что это было говорено, да неловко, - вроде обидное для тебя.
- Да нет, какая обида? В другой раз не держи на сердце. Охота спросить - спрашивай. А с Ярином... Случилось это в день похорон Велины... - начала Алена пересказывать ее встречу с Ярином, воспоминание о которой и до сей поры тревожило, как болезненная заноза, задетая ненароком.
- Вот вроде бы, на сторонний взгляд, и все, - закончила она недолгий рассказ. - Но Ярин не понял тогда, как близко смерть к нему подходила, я же его едва не спалила. А ведь вовсе не желала ему погибели, ничего не сделала для этого. Единственное - впервой лютой ненавистью к человеку переполнилась, и этого оказалось больше чем надо - темная сила во мне поднялась, разум затмила. Как опамятовалась, удержалась - не знаю. Отпустила его, прогнала. В тот день было мне сильно страшно. Я, всегда цельная, понятная самой себе, будто разломилась на две части. И поняла, что другую часть себя - темную, опасную, совсем не знаю. Это все равно, как иметь внутри себя врага. Знать, что он могуч и страшен, и только и ждет, когда слабину дашь. В тот день я поняла, про какую узду Велина говорила. - Алена усмехнулась: - К чести сказать, с того случая воли этому зверю я больше ни разу ни дала. Хоть Ярин ни мало к тому постарался.
- И я тоже, - виновато сказал Иван, обнял Алену, прижал. - Бедная ты моя, Аленушка. Чем больше узнаю тебя, тем больше жалею. Как бы хотел помощником тебе быть и надежой в деле любом! Если б мог под твой крест свое плечо поставить! Неужто всю жизнь буду рядом лишь бессильным наблюдателем?
- Ой, и глупый ты, Иванко! Любовь никогда не беcсильна. И твоя доброта, свет души твоей моими стали. Я ведь теперь вдвое сильней против того зла! Вот и за это тоже говорила я тебе спасибо там, у озера, - широко улыбнулась Алена. - А ты не понял, глупенький мой! Какой же ты "бессильный наблюдатель"?
