Своим видом (щетинистое круглое лицо, затасканный пегий свитер, грязные ногти) и манерами свежий гость напоминал умственно отсталого тракториста, не имеющего надежд переквалифицироваться даже в обычного водителя грузовика. Подогретый двумя стаканами водки «тракторист» противно щерил мелкозубый рот и мучился в попытках преподнести главной красавице мудрёный комплимент. Фалолеева так и подмывало крикнуть через весь стол: «Ты-то, чухонь задрипанная, куда?!», а ещё лучше ударом кулака выбить мелкие, прокуренные зубы гнусного, неликвидного ухажёра.
Но страшнее всего было увивание вокруг Лины Кента, этого чёрта в наколках. Ненавистного Фалолееву соседского кореша принесло очень некстати, к тому же наглый уркаган чувствовал, что его покушения на приму наносят ощутимый урон интеллигентному неприятелю, и откровенно куражился с приставаниями, напористым, агрессивным взглядом отшивая артиллериста от лакомого куска.
Другая девушка на месте Лины наверняка бы оказалась не рада прилипчивому мужскому вниманию, тем более что половина кавалеров не блистала и чуточкой джентльменского лоска, но в том-то и заключалось дело, что редким, потрясающе красивым обличьем Лины природа в щедрости своей не ограничилась: изысканная породистая наружность девушки подкреплялась удивительным внутренним даром — тёмно-зелёные глаза красавицы имели редкую способность фонтанировать настроение, энергию любого качества и любой силы.
В довершение к своему блистательному образу игру с женским чарующим магнетизмом Лина вела естественно, тонко и невероятно привлекательно. Словно опытный иллюзионист обнаруживает в своих ладонях то букет цветов, то живого голубя, то чьи-нибудь зрительские часы или банальный стакан с водой, так и Лина преподносила самою себя всё в новых и новых качествах — поступала так, будто отлично знала, что в данный момент вызовет наивысший восторг аудитории.
В ясности ли, в скромном ли смущении её тёмно-зелёных кошачьих глаз, в каждом взмахе длинных накрашенных ресниц — неторопливом, томном, в каждом движении руки — плавном, грациозном, в каждой фразе — подбадривающей или осаживающей, робкой или напористой, даже в каждом шевелении прекрасных губ — для слов ли, или для невинного обнажения краешка сияющих верхних зубов, чувствовалась осознанное управление собой, управление собеседником и тайное, спрятанное за ширму скромности упоение безграничной властью красоты.
Собственное «Я» преподносилось ею с филигранной дозировкой — девушка не навязывала свою персону как без меры «сладкую» и очень разумно, до аппетитной кондиции «посыпала» себя жгучими пряностями, не возносила свою фигуру на заоблачный, недостижимый пьедестал и тем более не рядилась в монашку. Она была эфирной, нереальной, и в то же время самой настоящей, живой; она производила изумительное, необъяснимое впечатление, словно изысканное блюдо, нашпигованное невесть какими ингредиентами, прекрасного, восхитительного вкуса, от которого человек запросто проглотит язык. И проглотить-то он проглотит, а спроси его: «Что внутри, как?» — в ответ одно: неописуемо!
