Во взоре ее не было растерянности, и щеки не побледнели от страха перед такой ужасной и близкой расправой, напротив — сознание, что теперь она сама госпожа своей судьбы, вызвало яркий румянец на смуглом лице и придало блеск глазам.
— Располагайся на кобыле, — холодно приказал рыцарь, по-прежнему не выказывая никаких признаков того, что одобряет поведение узницы, — голая грешница.
Она глубоко вздохнула и подалась вперед. Привычно легла животом на гладкое дерево, свесила вниз руки и ноги, предлагая выставленные ягодицы ему — своему рыцарю. Обычно она была тверда как скала, но сегодня — сегодня руки и ноги дрожали, как у маленькой девочки, пойманной отцом на воровстве сухих фруктов из кухни.
И будто не было этих пяти лет, и словно они вернулись назад, в испещренный солнечными пятнами лес, и опять он был позади нее. С розгой. Ничего больше не существовало для нее. Обернувшись, она увидела, как он поднял прут над покорными, трепещущими ягодицами.
Он без предупреждения хлестнул ее. Эвелина резко вскинула голову — и закричала, не сумев сдержать чувств! Пять лет наказаний в один миг стерлись из памяти. Боль была так же свежа, как в тот далекий первый раз — под сенью ивы.
— АЙ! — женщина не смогла сдержать крика. Толпа изумленно вздохнула. Леди-гордячка всегда была так сдержанна, так терпелива, полна достоинства. Они ждали целую вечность, мечтая увидеть узницу сломленной, а не верили теперь своему счастью. Впрочем, проигравшие пари теперь мечтали лишь об одном: чтобы леди получила как можно больше мучений, раз уж они потеряли свои деньги.
Предыдущие года, вся порка была исключительно наказанием. Внутренне передернулась от пережитых когда-то эмоций. Прикосновения плети стали настойчивее, по телу медленно и неизбежно поплыла мучительно-сладостная истома и Она, скомкала и затолкала вглубь в себя и воспоминания, и назойливо прилипший негатив прошлого. Только ритмичные и одинаково сильные удары, только эхо звонкого прикосновения к телу, волнами расходящееся внутри. Удары дразнили, словно разжигали внутри адский огонь, Она невольно подавалась им навстречу. Получала обжигающий поцелуй и отдергивалась. Но внутренний жар и страсть к самоуничтожению заставляли подаваться вперед снова и снова, на встречу плети, подчиняя правильности и справедливости выливающейся кипятком на ее тело боли. Розга взлетела еще, и тело несчастной, казалось, задрожало — все целиком, когда она приняла удар, жадно вбирая его в себя. Не было других ощущений, способных сравниться со жгучей болью от розги на ягодицах.
