— Хорошо, — польстила Анна, — ну совсем руководящий товарищ.
— Сколько? — спросила Прасковья.
— Девятнадцать сорок.
— Сколько-сколько?
Люба повысила голос:
— Я же говорю, девятнадцать сорок, не так уж и дорого.
— Прасковья хотела отчитать продавщицу: может, для кого-то и недорого, но целых два червонца за какую-то паршивую шляпу!.. Однако сдержалась — сегодня ее счастливый день, и за это, в конце концов, можно заплатить.
И все же, поколебавшись немного, потянулась к серой, не такой шикарной, с узкими полями и явно более дешевой.
— Слишком большая! — решительно сняла с головы Сидора зеленую шляпу. — Вот эта, кажется, подойдет. — Взяла серую, фетровую.
— К лицу, — похвалила Люба, — совсем здорово выглядит товарищ Стецюк.
— Считаешь? — подозрительно взглянула Прасковья: а вдруг подтрунивает?
Однако Люба смотрела серьезно, и только любопытство светилось в ее глазах.
— Такую шляпу сам Сергей Владимирович носит, — осмелился наконец вставить Сидор. — Директор кирпичного завода. Когда-то мы с ним обмывали в ресторане «Янтарь» кирпич на свинарники и выпили, значит, две бутылки трехзвездочного…
Прасковья предостерегающе подняла руку: этот может испортить ей все торжество. Но, сказать по правде, упоминание об известном во всем районе директоре кирпичного завода все же было кстати, поправила шляпу у
Сидора на голове, сдвинув на затылок, и молвила степенно:
— Сам Сергей Владимирович, говоришь?
— Да Сидор-то в каких же чинах теперь? — не выдержала Анна.
Счастливая улыбка вдруг растянула лицо Прасковьи, почувствовала женщины теряли терпение от любопытства, да и сама уже не в силах была молчать, снова поправила Сидору шляпу, коснулась подбородка, чтоб держал голову выше, и объяснила:
— Выдвигают его, значит. Заведующим колхозным пчеловодством.
В магазине стало тихо, только муха жужжала и билась о стекло.
— Неужели? — наконец вырвалось у Анны,
— А как же!.. — почему-то Прасковье захотелось сунуть под нос фигу этой сплетнице, но она улыбнулась и сказала небрежно: — Дед Григорий ушел на пенсию, а кто же в селе лучше Сидора в ульях разбирается?
Прасковья снова победно взглянула на женщин, но вдруг услышала такое, что даже ее закаленное в сельских перебранках сердце екнуло. Показалось даже, что просто ослышалась, настолько поразили ее эти слова.
— Что-что? — переспросила она. — Что ты сказала?
Но Люба повторила и не проглотила свой поганый язык, не захлебнулась слюной, а повторила, бесстыдно не отводя глаз:
