Я помню, что сложность такого срочного выезда была связана еще и с тем, что в доме было новое пианино «Веске», не подлежащее вывозу из Ирана, — оно было куплено там. Его нужно было реализовать, причем за считанные часы.
Выезд все же состоялся.
В мае 1932 года мы прибыли на заграничную пристань в Баку, где прошли тщательный таможенный осмотр. Событие это стало знаменательным в силу того, что отец, потерявший Родину из-за революции, получил возможность вернуться обратно. Он понимал, что дети, начавшие учебу в пехлевийской девятилетке, смогут получить полноценное образование только в Советском Союзе, что только там смогут стать полноправными гражданами, что «русский дух» и Россия — не просто слова, а хорошо понятые на чужбине реалии. Это были веские доводы для переезда в СССР.
Но были и другие, и о них я тоже хочу сказать. Многие, жившие в Иране, не желали испытывать судьбу, ехать в голодную страну и подвергать себя трудностям и лишениям.
Россия испытывала тогда тяжелые времена. Нужны были для восстановления страны новые люди и формы управления народным хозяйством, финансовые кредиты, продовольствие для голодающих. Положение усугублялось неурожаем, голодом и раскулачиванием крестьян. Связь между Советской Россией и Ираном не прекращалась — уезжали и приезжали сотрудники компании, работники пехлевийского консульства, пароходства, и через этот постоянный обмен информации о жизни в Советском Союзе, граждане, собирающиеся на Родину, имели реальное представление.
Я задавал себе вопрос, — а мог ли отец отреагировать на полученную визу по-другому и не поехать в Союз, сославшись на отсутствие времени к отъезду? Ведь он был осведомлен и о тяжелом продовольственном положении, и о голоде в Поволжье и других районах, знал о работе ГПУ, в частности, и о деле резидента Атабекова (может быть Агабекова) в Иране, о раскулачивании крестьян и т. д.
Вопрос мой был не случаен: за ним прятались тревога и опасения неприятных последствий на судьбы людей самого факта их возвращения в Советский Союз из заграницы. И тем не менее отец не принял эти предостережения и решился на отъезд.
Когда у меня самого в 1945 году появилась возможность после окончания войны отвечать на тот же вопрос: ехать ли в Советский Союз или остаться в нейтральной Швейцарии и получить там политическое убежище, я, как и мой отец, ответил на него точно так же.
Наши жизни, конечно, складывались по-разному. У отца она проходила под крылом и опекой родных, а у меня лишь детство складывалось примерно таким образом. В мои восемнадцать лет, когда началась война и все перевернулось вверх дном, нужно было действительно родиться в рубашке, чтобы пройти через все испытания и остаться живым.
