— Поймите, девочка проводит воскресенье в школе, я хотел бы, чтоб она получила подарок уже сегодня.
— Сожалею, месье, но сейчас в пансионе Дийон никого нет, я видел, как ученики с мадемуазель Соланж садились в автобус. У них экскурсия в Бейе, на королевскую ковровую мануфактуру — тоже национальная гордость. Вернутся поздно вечером.
— Что ж, в таком случае я и сам успею отнести, — сказал Фуке.
Знал он эти экскурсии, придуманные в утешение ученикам, к которым не приезжают родители. Дети на них только еще больше чувствуют себя никому не нужными, а исторические памятники превращаются в унылые черные камни, которыми помечены выходные. Для Мари эта прогулка тягостна вдвойне, потому что создает лишние помехи в сердечных делах. Сунув под мышку свитер лилипутки, Фуке зашагал к Чаячьей бухте.
Сначала он хотел поручить кому-нибудь передать пакет в пансион, а самому уйти. Но, очутившись перед большой виллой посреди пустынного в этот час парка (казалось, тут самое место конному заводу, не хватало только белых загородок и крытых соломой конюшен), вдруг ощутил желание войти и посмотреть изнутри, как выглядит дом, где живет его дочь. При звуке колокола, возвещавшего визит гостя или конец урока, на парадном крыльце под козырьком появилась краснолицая особа, с виду сиделка. Фуке объяснил ей, зачем пришел.
— Вот хорошо-то! — обрадованно, с сильным бургундским акцентом воскликнула она. — А я уж думала, бедняжку Фуке совсем забыли. Правда, остальные ребятишки у нас местные, родным не так далеко добираться.
— Поэтому я и хотел с ней повидаться, — сказал Фуке. — Но раз ее нет, нельзя ли хотя бы посмотреть, как она тут устроилась, чтоб я мог рассказать ее родителям. На первый взгляд тут неплохо.
— По мне, так пожалуйста, но я к пансиону отношения не имею. Я состою при мадемуазель Дийон-старшей, той, что основала заведение. Просто ужасно люблю ребятишек! Видели бы вы мадемуазель Викторию, поняли бы, каково тут… Дети — как глоток свежего воздуха, не то я бы, верно, рехнулась.
— Да что вы говорите!
— Нет-нет, не волнуйтесь. Детям тут очень хорошо: прекрасное питание, здоровый климат, все удобства, такого нигде больше не найдете. Это я только о себе говорю. Как вы думаете, чем я занималась, когда вы позвонили? Ни за что не угадаете — учила английский, пока мадемуазель спит! Мне шестой десяток пошел, я десять лет ухаживала за доблестным генералом Марвье, у него было воспаление мозга, я закрыла глаза сенатору, мэру Кот дʼОр, где я родилась, благодаря моим заботам вернулась на сцену великая Магда Коломбини! Но никогда ни с кем мне не приходилось так тяжко, как с мадемуазель Викторией. Только и передохнешь, когда она сидит в кондитерской. Она там уминает сладостей на двадцать две тысячи франков в месяц, я видала счет от Томине. Но я бы и сама заплатила эти деньги, лишь бы не слышать ее проклятого английского — вечно боишься, что не так поймешь, сделаешь что-нибудь не то, допустишь, как говорится в грамматике, солецизм, и выйдет оплошность. И ведь она совсем не плохая женщина, с годами ослабела, помягчала. Кто ее раньше знавал, и не поверят. Вот только…
