Все черные,
Вороные,
А белые хлещут чай.
Повсюду одно и то же,
Пройдись по любой стране!
Внизу-то –
Мы, кочегары.
Жара!
Нагишом!
Потей!
А чистенькие,
Как цацы,
В крахмальном полотне
Похаживают с прохладцей
Над головой твоей.
Я крепко всё время думал
И вот за десяток лет
Не разумом –
Кровью –
Вызнал,
Что только одни они
Похабят такую жизню,
Которой прекрасней нет,
И в топках
По кочегаркам
Сжигают наши дни.
И, так-то шуруя в топке,
Я выжег в себе зарок:
По гроб
До кровинки самой
Последней,
Взасос,
Взахлеб,
Кусаться за мировую…
Пускай говорит курок
И гадов
С катушек валит –
Раскокать,
Нацелить в лоб!
И эдакое накипело.
Сквозь Красное море шли,
Сквозь Черное море перли,
А я –
Всё внизу,
В дыму.
А тут Октябрем хватило –
Сорвались
И понесли
За нашу…
За мировую…
Не отдадим никому!
И на капитанский мостик
Взошел я впервые тут.
А гадины наступают.
Наказывает Москва –
Идти на Урал,
Где снова
Свистит казачий кнут.
И чехам
На пятки встала
Проворная братва».
Сиделец молчал.
И гулко, трескуче захохотав
(Свинцом поливает окна,
И меркнут глаза икон),
Присаживаясь на стойку,
Матрос засучил рукав,
И на предплечье выполз
Гребенчатый дракон.
Сиделец молчал…
Но ярый
Гость тут же сорвал рывком
Чересполосый тельник.
Расхватывая швы,
И грудь обнажил.
В колосьях,
В обнимку с кривым серпом,
Сиял
Угловатый молот –
<Таинственный> знак Москвы.
