Весь день третьего декабря, несмотря на суету, вызванную организацией работы на новом месте, и необходимостью разыскать и перелопатить груду материалов по новым направлениям работы, постоянно возвращаюсь воспоминаниями к вчерашнему визиту в динамовский тир.
…Пока мы с Лидой поднимались вверх по Старой площади, направляясь к Лубянке, она успела расспросить меня об обстоятельствах моего трудоустройства.
— Трилиссер решил еще раз попытаться зазвать меня к себе, — коротко излагаю ей свой путь в ВСНХ, — но, в виду моего решительного отказа, направил меня к Дзержинскому. Возможно, надеялся, что тот сумеет меня убедить. Феликсу Эдмундовичу понадобилось меньше суток, чтобы навести обо мне справки, составить собственное мнение, и, в результате, направить к Манцеву, в ГЭУ.
— А чего же ты в ОГПУ не захотел идти? — несколько удивленно поинтересовалась моя спутница.
— Счел, что буду более полезен на другом месте. И, как видишь, Дзержинский решил с этим согласиться.
Такое ответ, видимо, показался Лиде вполне удовлетворительным, так что она не потребовала от меня дальнейших объяснений.
Все время, пока мы шли до Лубянки, 13, Лида вела себя, как ни в чем не бывало — настроение ее было ровным, она никак не пыталась возвращаться к тому инциденту, который произошел между нами в ноябре, как-то оправдываться или, наоборот, требовать оправданий у меня. Спустившись в динамовский подвал, где уже гулко хлопали выстрелы трех Наганов и плыл сизый пороховой дымок с кисловатым привкусом, мы повесили пальто на вешалку (новенькое дело — раньше верхнюю одежду бросали прямо на барьер). Несмотря то, что в тире было довольно-таки зябко — вечные проблемы с дровами, — стрелять в пальто было не слишком удобно.
Вытаскивая Зауэр из наплечной кобуры, успеваю подумать — «и на кой черт я его все время таскаю с собой, — ведь за все эти месяцы еще ни разу не было случая, когда бы он понадобился». В этот момент, совершенно неожиданно, Лида повисает у меня на плечах, уткнувшись лицом мне в грудь, и вся вздрагивая от рыданий. Горло у нее перехватывает спазмами, и, безуспешно пытаясь сдержать их, она в результате бормочет лишь что-то нечленораздельное. С трудом удается уловить отдельные обрывки фраз:
— Я думала… Думала!.. Ты больше… больше ни… никогда… Не придешь! Думала… все… Дурак! Скотина бесчувственная!.. Почему… почему… ни разу… не зашел… не по… не позвонил! Я думала… думала уже… уже все!
И что прикажете делать? Обнимаю ее за плечи, глажу по голове, потом отрываю от своей груди и начинаю, под продолжающийся аккомпанемент грохота трех Наганов, целовать ее мокрые раскрасневшиеся глаза и покрытое дорожками слез лицо. Шепчу ей:
