— Значит, один гребаный импульс в минуту, да? — раздраженно шепчу я ему, прикрыв трубку рукой. — Как пони расчесать? Это копы.
Он берет у меня трубку.
— Алло? Привет… ммм, что у нас сегодня? Да, суббота. Привет, Грег.
— Ты был на реке, Чарли? — Отец держит трубку на отлете от уха, так что мы оба слышим вопрос.
— На какой реке? — спрашивает он.
— Мне только что позвонили из Джефферсона, Чарли. Они говорят, сигналы от твоего браслета шли с реки.
— Вспышки на солнце, — говорит отец.
— Чего?
— Вспышки на солнце, Грег. Мощные электромагнитные возмущения. Они частенько сбивают наблюдательную аппаратуру. Вот, например, год назад солнечная буря, которую астрофизики назвали «Байроном» — в честь знаменитого поэта, если ты не знаешь, — посеяла хаос разом в четырех штатах. Так мне говорили. В Куинсленде, Новом Южном, Виктории и Тасмании одновременно. Ваш брат прямо с ума сходил. Так что… вспышки на солнце. Так мне, во всяком случае, кажется. — Отец сокрушенно качает головой и надувает губы, словно в досаде на невежество собеседника. На полное незнание им основ астрофизики.
— Значит, если я прокачусь вниз по течению, я не найду никаких незаконных снастей, а, Чарли? — любопытствует голос в трубке.
— Господи Боже, Грег, надеюсь, что нет. Как правило, они обнаруживаются, намотавшись на винт, а ты ведь знаешь, что это за геморрой — их снимать.
— Этот браслет — большое тебе одолжение, Чарли. Надеюсь, мне не придется то и дело звонить тебе и напоминать, какое это одолжение? Да или нет, Чарли?
Мой старик смотрит на трубку.
— Нет… Нет, не придется, — тихо говорит он.
— Значит, договорились, Чарли. Обойдемся без вспышек на солнце. Джефферсон мне и так все уши прожужжал. О’кей?
— Ко мне тут сын приехал, Грег. Мы жарим мясо.
— Пока, Чарли, — говорит коп. Отец вешает трубку и возвращается к плите.
— Значит, в воде не передает, а? — спрашиваю я. — Импульс раз в минуту, да?
Он пожимает плечами и делает большой глоток пива.
— Ты бы не поехал со мной, если бы беспокоился, что копы прознают об этом. — Он смотрит, как я вкручиваю штопор в пробку новой бутылки безымянного красного. — Знаешь, что удерживает меня здесь? — спрашивает он.
— Ведь не контрольная хреновина?
— Нет. Не хреновина. Омерзение, — говорит он. — Омерзение, и больше ничего.
Я выдергиваю пробку.
— Омерзение к чему? — спрашиваю я.
— Омерзение ко всему, что творится везде, где мне хотелось бы побывать, — говорит он. — Возможно, именно это удерживало и твою мать в миссии. Омерзение. Пожалуй, теперь я понимаю наконец, каково это — быть черномазым.
