Притом аскетом отец не был. Жил очень широко. И хотя получал высшую в цирке ставку за выступление, денег до зарплаты ему, как правило, не хватало — занимал у кого-нибудь из «разумных» клоунов. Когда он умер, на сберкнижке оставалось чуть больше тысячи рублей. Во что никто, разумеется, не хотел верить. Как можно было поверить, что Кио — не богач? Да и сам он себя никогда не считал обделенным, жил, как ему казалось, ни в чем себе не отказывая… Вот это я у него, без сомнения, унаследовал. И бо́льшую часть жизни жил, определенные суммы денег обязательно одалживая. Чем никогда не тяготился, зная, что работа есть и будет. А работы, по семейной традиции, я не боюсь.
…До Кио иллюзионисты в цирке не работали. Фокусникам, магам, факирам строили особые площадки — круговой обзор арены мешал им работать. Отец же сделал арену привычным местом своей работы и работы последовавших за ним иллюзионистов. Он и открыл жанр — и сам в нем главенствовал до последнего выхода на арену.
Я не побоюсь показаться нескромным, сказав, что в артистическом мире Кио можно сравнить лишь с Аркадием Исааковичем Райкиным.
У самых великих артистов современности обязательно есть альтернатива. Скажем, у Козловского — Лемешев, у Качалова во МХАТе — Леонидов. Ну, конечно, Уланова, конечно, в следующем поколении Плисецкая, конечно, Рихтер или Гилельс. Но даже в случае с ними возможны все-таки гурманские оговорки. Кио же — нарицательное имя фокусника вообще, вызывающее прямые и немедленные ассоциации. Я допускаю, да и знаю, что встречались коллеги, сильно недолюбливавшие отца. Но и они тем не менее никогда не отрицали безусловности его первенства. И всем теперь кажется, что Кио в цирке существовал всегда.
Но нет ничего на свете консервативнее цирка.
Когда директор цирка Юрий Владимирович Никулин отказал мне в просьбе о проведении юбилея именно на Цветном, я был ошарашен только в первый момент. Юра — свой человек. И не могу его ни в чем заподозрить. Бесконечно огорченный, я почувствовал в непонятном для очень многих никулинском отказе символический отзвук начала отцовской карьеры иллюзиониста, которого цирк отторгал как чужака. Когда отец пришел туда со своим аттракционом, представители традиционных профессий и жанров: клоуны, дрессировщики, воздушные гимнасты — не сомневались, что они, а не кто другой, олицетворяют собою цирк.
Я испытал это отношение и на себе. Притом что программы отца давно завоевали едва ли не мировую известность. Притом что я-то рос в цирке, ниоткуда в него не приходил. Сначала ребенком появлялся на манеже, одетый под лилипута, потом работал ассистентом и так далее. Если из Эмиля, который хорошо учился в школе, а потом в институте, отец все-таки рассчитывал сделать интеллигента-гуманитария или технаря, то на мой счет он иллюзий (прошу прощения за каламбур) не строил и мое предназначение видел не иначе как в цирке. И все равно, начав работать самостоятельно, получив определенную известность и признание, я продолжал слышать за спиной колкие рассуждения и намеки, что любой артист традиционных жанров чистотою цирковых кровей может послужить мне укором.
