– Как может чувствовать себя ребенок, снова увидевший мать? Замечательно!
– Так, значит, Шейла совершенно здорова?
– Более или менее. Отдыхает у меня на вилле.
– Пресса в курсе?
– Возможно, – беззаботно сказал он. – Дежурства у ворот возобновились.
Мэри поставила стакан на столик.
– Но я тут ни при чем. Я никому ни о чем не говорила.
– Знаю. И то, что про Мону ты никому не сообщала, мне тоже известно. Тогда проговорилась сама Шейла. Как ты там изрекла: такие секреты в тайне не сохранишь? Мы с Шейлой пришли к выводу, что так оно и есть, и решили не играть больше в молчанку.
– Но не ты ли твердил, что правда о Шейле задевает слишком многих людей?
– Да, я говорил тебе… И думал прежде всего о своей матери… – Ирвин подошел к окну, выходящему на набережную. – Понимаешь, я узнал, что у меня есть сводная сестра, всего два года назад, когда умирал отец. Можешь представить мое потрясение, когда он признался, что четверть века назад у него был тайный роман и у меня есть сестра, о которой я ровным счетом ничего не знаю?
– Представляю, – тихо сказала Мэри.
– Роман был недолгим. Отец осознал, что это ошибка, потому что любил мою мать и не желал поступаться браком ради той женщины. Но от ребенка он не отказался, более того – оставался ее отцом до самой смерти. У них с Шейлой сложились самые теплые и дружеские отношения.
Уж не эту ли участь уготовил бы Ирвин ее ребенку? – мелькнуло в голове у Мэри. Сердце у нее забилось учащенно. Промолчать о ребенке означало лишить его отца. Но перенесет ли она, если Ирвин вдруг женится на ком-то другом – на Виоле, например, будет иметь от нее детей, а к Мэри и ее дочери или сыну будет приходить лишь на дни рождения и праздники? От одной этой мысли она готова была умереть.
– А твоя мать по-прежнему не знает об этом? – спросила она глухо.
– Я думал, что нет, пока она недавно не позвонила мне и не сказала, что рада, что я приглядываю за Моной. Выяснилось, что она знала правду, более того – давно простила отца.
– Но тот умер, так и не узнав об этом.
– Может быть, он и умер, не вынеся чувства вины и такой раздвоенной жизни. Вся трагедия заключалась в том, что отец и мать слишком любили друг друга и слишком боялись огорчить один другого. А потом уже стало поздно.
В глазах Ирвина было столько горечи, что Мэри захотелось встать, обнять, утешить его. Она прикусила губу. Это не ее дело – утешать. У него есть Виола и куча других женщин, а она его не желает даже знать – много горьких чувств, слишком много неисполненных желаний он в ней пробуждает.
