— Что ты говоришь! — поразилась Настя. — Ну, даже не пройдет, так что — разве он от этого хуже стал? Ему-то потяжелее твоего. Неладно ты думаешь! Да если бы мой Леша… — голос Насти задрожал, — какой угодно пришел, только пришел бы — рада бы была, вот как рада!
Полина уже раскаивалась, что не сдержалась и начала этот разговор — все равно ничего путного из него и не могло получиться, — и теперь досадовала на себя и на Настю.
— Не поймем мы друг друга, ты всегда была другая, а сейчас и вовсе, — Полина не удержала раздражения: — пришибленная!
Настя слабо ахнула.
— Ну, спасибо, подружка! — тяжелая холодная обида медленно овладевала Настей. — Только ошиблась ты! Не пришибленная я, крепкая, покрепче тебя буду! И никогда не стану, как ты, человеку на язык да на зубы смотреть — не лошадь он!..
Белый Настин платок помаячил в темноте и исчез.
Полина медленно поднялась на крыльцо, держась за влажные перила, вошла в коридор. Из-за дверей донесся громкий голос Воложского:
— А если атомная бомба есть и у нас, то ничего они не посмеют! Это самая лучшая узда, согласен?.. Вот видишь!.. Я вот всю жизнь физикой интересуюсь и вот что тебе скажу: сволочнейшая эта атомная штуковина! Начать легко, а концы не соберешь!..
«Со стороны послушаешь — можно подумать, что оба разговаривают, только один громко, а другой неслышно, вроде осипший!»
Воложский сидел за столом, размахивая газетой. Федор ходил из угла в угол, возбужденный, с расстегнутым воротом, в комнате висел густой табачный дым.
Увидев Полину, Воложский отложил газету, поднялся.
— Засиделись мы, Федор. Пойду.
Старик избегает ее, отметила про себя Полина. Стоит ей прийти — он уходит. С чего бы это? А, не все ли равно — скатертью дорожка!
Проводив Воложского, Федор Андреевич открыл форточку, виновато развел руками — накурил так, что не продохнешь.
Полина скользнула по комнате рассеянным взглядом, прошла к умывальнику.
Господи, до чего же надоели ей все эти разговоры — о холодной войне, об атомной бомбе и еще черт знает о чем! Она молода, и ей нужно только одно — счастье. Свое, маленькое, но счастье!
Итак, с чертежами покончено.
Полчаса назад, приняв от Корнеева последние копии, начальник конструкторского бюро объявил, что работы больше нет. Протирая платком стекла очков и помаргивая добрыми, как у телка, глазами, он оправдывался, точно был виноват, обещал при первой же необходимости подать весть. Потом этот лысый симпатичный человек долго тряс Федору Андреевичу руку и в довершение сам проводил его в бухгалтерию.
