— Расстроила я тебя, да? Ничего, Феденька, все наладится! Самое главное — вернулся. Отдохнешь, поправишься!
Обволакиваемый теплом голоса жены, только что сам утешавший Полину, Федор Андреевич согласно кивал. Да, да, отдохнет, поправится, ничего ему теперь, кроме покоя и внимания, не надо.
Полина встала, ласково коснулась рукой щеки мужа.
— Ложись, Федя, второй час.
Корнеев набросил шинель, вышел. Во дворе было темно, пусто. Только у ворот смутно белела гора дров.
Пусто было и на улице. Между черными ветвями деревьев тускло мигали редкие фонари, посвистывал свежий октябрьский ветерок. Темная, плохо освещенная улица сбегала вниз, под гору. Если свернуть сейчас вправо и пройти три квартала, — будет школа. Там до войны Федор Корнеев преподавал математику, там он познакомился с молоденькой библиотекаршей Полей Зайцевой. В самый канун войны она стала его женой… Вернется ли он когда-нибудь в школу?
Налетел холодный порыв ветра, Корнеев поежился, круто повернул назад.
Полина домывала посуду. Лицо ее было спокойным, но усталым, задумчивым.
— Погулял?
Федор Андреевич кивнул. Он разделся, лег, блаженно ощущая холодок чистого домашнего белья, уютную мягкость постели.
Сейчас, поглядывая на убиравшую со стола Полину, он ясно видел, как изменилась она за эти годы. Была худенькая, быстрая — девчонка; сейчас по комнате ходила красивая молодая женщина, неторопливо наводящая порядок.
Вот она оглядела комнату, словно проверяя, все ли убрано, помедлила, потом быстро сняла платье.
Корнеев отвел глаза, сердце у него забухало.
Погас свет, и горячее упругое тело Полины обожгло Федора. Он рывком притянул ее к себе и тут же, застонав, выпустил. Свирепая боль ударила в поясницу, замутила сознание.
— Ты что? — обеспокоенно спросила Полина. — Эх ты, солдат!
Боль отпускала медленно, нехотя. Федор Андреевич лежал неподвижно, крепко сжав губы. Наконец боль утихла, он вытер выступившую на лбу испарину, прислушался.
Полина дышала ровно, чуть слышно. Федор Андреевич дотронулся до ее лица, отдернул руку. Лицо жены было мокрым.
Корнеев тихонько скрипнул зубами, закрыл глаза.
Вот он и дома.
Из зеркала на Корнеева смотрело довольно молодое лицо с карими, чуть суженными от внимания глазами, с острым подбородком, краснеющим под туповатым лезвием, и короткими пшеничными усами, делавшими его похожим на донского казака. К лихому казачьему племени, впрочем, Федор Андреевич не имел никакого отношения, усами он обзавелся неожиданно для самого себя. На верхней губе, в мягкой ложбинке, у него росла крупная черная родинка. В детстве его дразнили черногубым. Тогда это нисколько не огорчало, но в восемнадцать лет, когда интерес к собственной внешности резко повысился, Федор возненавидел родинку и однажды решительно отправился в больницу. Старик врач отговорил его от операции, пугая, что он истечет кровью, и посоветовал отпустить усы.
