Воложский крякнул, с подчеркнутым вниманием начал крутить ложкой в стакане.
Горячая краска стыда обдала лицо Корнеева. Он зло царапнул в блокноте и швырнул его.
— Чевой-то? — все еще победно улыбаясь, но чуть обеспокоенно спросила Агриппина Семеновна.
Икнув, Степан Павлович поймал блокнот, старательно прочитал:
— «Спекуляция!»
Слово, как камень, тяжело упало в притихшей комнате:
— Чевой-то? — осекшимся голосом переспросила Агриппина Семеновна и, тяжело багровея, зло обрушилась на Корнеева. — Это кто спекулянтка? Я? Зеленый ты мне такие слова говорить! Сопляк!
— Тетя!
— Вот она, моя спекуляция! — Агриппина Семеновна совала красные широкие руки чуть ли не в лицо Корнеева. — Ими вот и сало рощу и дерьмо убираю, ночей не сплю! Хребтиной своей! Спасибо надо сказать — кормлю! А дорого — так не моя вина! Что дешево-то? Ты его дай в магазин, я, может, попрежде тебя в очередь встану — за дешевеньким-то!
Корнеев, проклиная свою немоту, вскочил.
— Тетя! Тетя! — пыталась остановить Полина.
— Что — «тетя»! — бушевала Агриппина Семеновна. — Не правда? Один он блаженненький, ни себе, ни людям. Правильно тот живет, кому попользоваться нечем! Все одним рыском живут!
Агриппина Семеновна махнула рукой, сбила рюмку — на скатерти, растекаясь, заалело пятно.
Поминутно снимая и надевая пенсне, Мария Михайловна мучительно краснела, твердила усмехавшемуся мужу:
— Пойдем, Костя, пора уже. Пойдем.
— Куда же вы, чай еще не пили! — досадовала Полина.
— Со спекулянткой сидеть не хотят, — насмешливо, тяжело дыша, вставила Агриппина Семеновна.
— Да замолчите вы! — крикнула Поля.
Тетка обиженно шмыгнула носом и, трезвея, замолчала. Кажется, и в самом деле зря она тут толковала: народ не тот.
Толкнув в бок клевавшего носом мужа, она зло зашипела:
— Не спи!
Одеваясь, Мария Михайловна успокаивала расстроенную хозяйку:
— Ничего, Поленька, все хорошо. Ну, пошумели немного, бывает. Спасибо вам. Приходите с Федей, обязательно приходите. Вы у нас не помню уж сколько не были.
— Ох, как нехорошо! — огорчалась Полина, прижимая к горящим щекам руки.
— А ты не кипятись, подумаешь! — успокаивал Воложский Корнеева, решившего проводить гостей, и со стороны, должно быть, в другую минуту это выглядело бы смешно: гость подавал хозяину шинель, помогал ему найти рукава. Только усилием воли Корнеев сдерживал себя: ему хотелось в шею вытолкать и тетку и ее нового благоверного. Руки у Федора Андреевича дрожали.
На улице, дохнув свежего воздуха, Константин Владимирович засмеялся:
