Столб словесного огня. Том 1 | страница 12



С кем­то бьются озлобленно.
Чисто, ясно, упоенно
Отражает глаз зеркальный
Бешеное аллилуйя
Солнечного поцелуя.
Небо сверху, небо снизу,
Лишь по дальнему карнизу
Гор виднеется едва
Дымчатая синева.
Небо в сердце, небо в пальцах,
Всюду алые шелка.
Вышивай скорей на пяльцах
Душу райского цветка! 

5

На колени склоненный, в колени
Опустился я к тихой голубке,
И наитья предельного гений
Посетил нас в убогой скорлупке.
И в потоке червонном Данаи
Ослепительней не было блеска,
И видение Дантова Рая
Было скромною лишь арабеской
Перед тем, что в очах у невесты
Я в мгновение это прочел,
И испуганно Тайны с насеста
Разлетелись, как облачко пчел.
И сжимая горячие ручки,
И целуя блаженно уста,
Я вился, как атласные тучки
У вершинного где­то креста,
Я вился, изливаясь в любую
Из безбрежности звездных аорт,
И я душу имел голубую
И ликующий солнца аккорд. 

ТОПОЛИ 

Высокие тополи, рыцари важные
          В заката золоченных латах,
          На страже в червонных палатах
Степенно качаются с песнею шпажною.
Им истины плевелы чужды бумажные,
          Истории сложной шахматы,
          Моральной Голгофы стигматы, –
Их шелест и шепот – идеи закряжные.
Сомкнитесь, обстаньте! Я первенец Божий,
          Стихии больной менестрель,
Я миг, на безбрежность творенья похожий.
          Хрупка, паутинна свирель,
И дует и плюет сатир толсторожий
В души голубой акварель.

ВОРОНЫ

Исполинской крылатой гребенкой,
Как тяжелые, острые бороны,
Бороздят сине­черные вороны
Над убогой родимой сторонкой.
Бледно­сини, как глазки ребенка,
Колеи, что в лазури проторены,
Но вороньи кар­кар чуть повторены,
Как заноет опять под печенкой.
Эти черные в небе горланы,
Это жизни обыденной жуть,
Это красные в мелях баканы.
Чуть услышишь, под мышкою ртуть
Закипит, и раскроются раны,
И на солнце тогда не уснуть.

ЧЕЛОВЕК

К беспредельности неба и к звездному чуду,
К многошумности моря, к ажурности трав,
Даже крайние розы в пути оборвав,
Я восторженным век свой недолгий пребуду.
К человека ж телесному, страшному блуду,
К аромату жестоких идейных отрав,
К всеизведавших грешных очей изумруду
Я останусь до смерти жесток и неправ.
Человек – омерзительная амальгама
Из угасшей в гниющей трясине кометы
И низверженных ангелов злобного гама,
Человек – марафонский посланец без меты.
И души не сложилась бы дивная гамма,
Если б в мир не явились зачем­то поэты. 

ОКО

Вчера в громадном терпеливом глазе
Измученной, худой, цыганской клячи,
Жевавшей мокрую солому в тазе
У низкого плетня убогой дачи,
Я отражался, как в хрустальной вазе,