Первые несколько дней после несостоявшегося семинара мы прожили почти спокойно - наново привыкая к нормальной жизни. И даже принялись за подготовку следующего номера журнала «Евреи в СССР».
Но через шесть дней после выхода Воронеля из тюрьмы к нам явились с обыском. За время обыска у нас на кухне скопилась толпа зашедших на огонек приятелей, которых не выпускали до конца процедуры. Длилось это удовольствие почти сутки, и на рассвете незваные гости убрались, унося с собой два больших мешка с материалами журнала и черновиками моих пьес. Заодно они прихватили с собой единственный экземпляр статьи Вени Ерофеева «Василий Розанов глазами эксцентрика», которую я долго потом оплакивала, думая, что она исчезла навсегда. Однако через много лет статья возникла из небытия – возможно, не без помощи Вади или кого-то другого из его коллег.
Принять участие в Бьеннале ди Венеция 1977-го года меня пригласил член орг-комитета, профессор киноведения Антонин Лим. Увы, коротка человеческая память, и немногие теперь помнят его имя! А было время, когда оно было на устах всего цивилизованного мира – он был одним из авторов знаменитого письма «2000 слов», направленного чешской интеллигенцией своему правительству в разгар чешской весны 1968 года.
Авторам этого письма повезло – их не посадили за решетку и не сослали в Сибирь, их просто вышвырнули из Чехословакии на просторы свободного мира. Что было не так уж трагично, если, отбросив мысль о ностальгии, считать карьеру Антонина Лима удачной – сперва он стал профессором Нью-Йоркского Университета, а потом Лондонского.
Познакомились мы в Нью-Йорке – он пришел на мой спектакль в Интерарт Театре, после спектакля подошел ко мне с комплиментами, мы разговорились и нашли много общих тем. Лим был другом Милана Кундеры и Милоша Формана, так что я попала в хорошую компанию. Мы изредка встречались – то в Лондоне, куда он был приглашен преподавать, то в Париже, где он издавал многоязычный интеллектуальный журнал «Международное слово».
В результате я получила приглашение участвовать в работе Бьеннале ди Венеция сразу в трех секциях – литературной, театральной и киноведческой. Это означало три недели в Венеции на полном довольствии этого самого Бьеннале, о задачах и функциях которого я имела самое смутное представление. В благозвучном названии пригласившей меня организации золотыми буквами сияло для меня волшебное слово «Венеция», а остальное было как бы в тумане.
