Он засмеялся, приложив указательный палец к губам, каким-то тонким, металлическим смехом, напоминавшим звякание железной цепи.
— Ловля предателей, — сказал он. — Это все, чем они могут занять себя. В первый же день, как только эти люди услыхали звуки рога, они отправились в поход. Какой-то человек, вовсе не садист, встал в первом ряду и заговорил о предателях. Предателях родины, бога и главное людей. С тех пор рог трубит наугад и толпа продолжает наугад ловлю предателей.
Он опять рассмеялся, но таким спокойным смехом, что Мусса тут же обернулся и взглянул на него. Он увидел плотного, коренастого человека, затянутого в форму, облегавшую его как перчатка. Он снова увидел прозрачные глаза, улыбавшиеся ему в поезде, увидел маленькую безлюдную станцию, бродягу, неподвижно, словно труп, растянувшегося звездной ночью на скамейке под липами; он почувствовал запах горячего кофе и ощутил во рту его вкус, но не горьковатый, а скорее пресный, как будто это был не кофе, а пепел, растворенный в воде; затем снова увидел ту же маленькую станцию, быть может, тот же поезд и те же глаза, прозрачные, неподвижные, как два зеркала.
Теперь он смотрел в эти глаза и не узнавал их. Он сказал:
— Мне кажется, что еще ночь, хотя солнце уже встало. Или, может быть, настал день, но солнце почему-то черное.
— Это предзнаменование, — сказал офицер. — Что касается меня, я вижу желтое солнце в голубом небе. Но раз вы его видите черным, то, по всей вероятности, это предзнаменование, хотя оно и не относится к этой толпе. Я знаю, как она устроена, кто ее воодушевляет, куда она идет и что будет делать. Будто я сам трубил в рог. Предателей давно уже нет, ни одного.
Приложив указательный палец к губам, он снова засмеялся. Он сиял и, казалось, был доволен и счастлив тем, что живет.
— Едва протрубит рог, — пояснил он, — все пустеет: лавки, дома, учреждения. Город становится толпой. Все поняли: толпа — лучшее убежище.
— Зачем я возвратился? — спросил Мусса.
Он выпалил эти слова, как ружейный заряд, и им обоим показалось, что в горле у него стальные пружины, а не голосовые связки.
— Зачем меня заставили вернуться сюда? Чтобы стать свидетелем, смотрящим с высоты этого холма, словно с трибуны диктатора, на страдания толпы, которая идет и вопит от отчаяния, ибо ей нечего любить и не во что верить? Чего вы ждете от меня? Чего хотите? За кого вы меня принимаете? Кто вы такой?
Человек не прикоснулся к нему, даже не взглянул на него. Он больше не смеялся. Ему хотелось сжать Муссу в своих объятиях, поцеловать его закрывшийся глаз и его холодные, как у покойника, руки. Но он ничего этого не сделал. Воздержался даже от улыбки. Он внезапно почувствовал, как напряглись его мускулы, и удивился этому.
