Разводясь, ссылались на стандартное «несходство характеров». И ведь верно. Я тогда — быстрая, энергичная, деловая. Он, наоборот, — тугодум, нытик. Какой-то нудно несчастный: всем хорошо, только ему, видите ли, плохо. Журналист без таланта; печатался в год по чайной ложке. Только и умел, что нанизывать одно за другим красивые слова: «Вот уже вихрем завились над нашим городом зимние метели. Близится Новый год. Скоро загорятся радужными огнями красавицы елки…» И все в таком роде. Читал мне вслух, ждал одобрения. Я и одобряла — пока любила. Да и любила ли? Теперь сомневаюсь. Вначале было некое подобие — обезьяна любви. Внушила себе, что люблю, и на время поверила. Все влюбляются — и я. Все замуж выходят — и я…
Теперь понимаю: не умела любить. По-настоящему любила одно — свою работу. Работа — мое божество. Мой кумир. Мой наркотик… А Борис? Он с самого начала был между прочим, на вторых ролях.
В молодости он был недурен собой — сероглазый переросток; но к среднему возрасту усох, пооблез, обзавелся язвой двенадцатиперстной кишки. Уважал свою язву, лелеял ее, как некое достижение, что ли… Жена — врач, неужели не может обеспечить мужу диету, регулярный режим?
А жена-врач уходила на работу ни свет ни заря, пропадала на дежурствах, а то и так, без дежурств, высиживала сутками у постелей тяжелых больных. Борис обижался: больным — все, ему — ничего. «Я разве не больной?» В чем-то он был прав, как я сейчас понимаю. Но все получилось к лучшему. Не жалею.
А «разлучница» Милочка, к которой уходил и в конце концов ушел Борис, работала машинисткой в редакции журнала, где его иногда печатали. Не статьи — статейки (он про себя говорил: «Я — мастер малого жанра»). Их он подписывал дурацким, по-моему, псевдонимом «Борис Ревностный» (фамилия «Реутов» казалась ему вульгарной). Милочка по многу раз перепечатывала эти статейки, он относил их к редактору, и после каждой правки они становились безличнее. Милочка жалела автора, а жалеючи, видно, и полюбила. Я ее видела как-то раз мельком — ничего особенного. Не то чтобы дурна собой, но и не хороша, хотя молода: на двадцать лет его моложе. Маленькая, дохленькая, неприятно порхливая (хотелось ее прихлопнуть, как моль). Чем она его приманила? Разве что восхищением, это мужчины любят. Дома он восхищения не видел, что правда, то правда.
Ушел, поселился у своей возлюбленной в коммуналке. Помню, даже не без удовольствия представляла себе, как он там стоит в очереди к местам общего пользования с подтяжками, повисшими вдоль брюк… Экое мелкосердечие! Сейчас (в настоящем) я думаю о нем без всякой горечи. Даже с долей жалости. Не надо было ему жениться на мне, а мне выходить за него.
