– Любой земчуг тебе отдам! В золоте будешь ходить! – схватившись за рукоять пищали, выпалил Олексей Феодосии.
Хозяин лавки ничуть не удивился тому, что объект озолочения – монах, и, резво достав из ларца крест, усыпанный каменьями, принялся нахваливать его, прикладывая к груди Феодосии.
– Ох, нет, благодарствуйте, мы потом… – залепетала она и ринулась прочь.
На воле Феодосия накинулась на стрельца:
– Думаешь, что речешь?
– Как могу возле тебя думать? У меня и мысли-то разлетаются рядом с тобой.
– У меня тоже, – сокрушенно сказала Феодосия, чем весьма утяжелила копилку надежд Олексея.
Когда уж ноги не шли от усталости и уговаривала Феодосия стрельца выбираться с торжища, набрели они на две линии, где встретилась она, того не ожидая, и с прошлым, и с будущим…
Сперва оказались на коротенькой линии в закоулке между двумя крупчатыми рядами, торговавшей овощными фруктами. Яблочной пастилой Феодосию было не удивить, ибо ее в таких изрядных количествах заготавливали в монастыре, что каждый вечер выносили на стол на заедки мастерам и тем, кто собирался работать и нощью. Груши причудливых цветов, размеров и форм (были даже шишковатые), уложенные в стружку, апельсины и лимоны, облитые воском, сливы, сваренные с вином, – все это понравилось Феодосии. Она полюбовалась на горки светящихся сушеных абрикосов, изюма оттенком от воскового до темно-коричневого, сморщенного маслянистого чернослива, вишни и загадочных прозрачных ломтиков с названием «айба». Вместе с Олексеем подивилась на ярко-желтый фрукт, весьма схожий с переросшим огурцом, за который просили аж серебряный рубль.
– А как вы хотели? Это же дыня, а не репа какая-нибудь, – довольно развязно сказал продавец.
– А виноград у вас в лавке есть? – вспомнила Феодосия.
– Вестимо. Вон там.
Торговец взмахнул дланью в другой угол лавки. Феодосия приблизилась. На освещенном свечой прилавке стояли две плоские плетенки, в одной лежали связки ягод темно-синего, а в другой – травяного зелейного цвета. А рядом в маленьких лубяных туесках с откинутыми крышками ждали богатого покупателя красно-оранжевые, в седых разводах сахара на морщинах маленькие сердцевинки ее скляницы. Той, что подарена была возлюбленным Истомой и звенела в ручках сыночка Агеюшки.
Почему-то Феодосия не заплакала, как бывало в иных случаях при встрече с прошлым. Наоборот, вдруг возликовала догадка, что сие знак ей, знамение, что обязательно достигнет она небесных сфер, прозрачных и голубых, как Агеюшкина скляница, и там обнимет свое золотое чадце. И как только представила она сию картину, то сразу поняла с необъяснимым спокойствием, что сферы небесные – это прозрачные стеклянные шары! А значит, и Земля – тоже шар, мандарин, в морщинах которого текут реки и плещутся моря. А не выплескиваются воды, потому, что не успевают; зрила Феодосия однажды на Сухоне такую глуму, что крутил некий муж ушат на веревке и вода из него не выливалась, под конец только чуток плеснула.
