Глория посмотрела на меня.
— Почему мне это приснилось? На самом деле все было не так.
— Сны — странная штука, — сказала я. — Они просто снятся, и все.
— Но все казалось таким настоящим… словно все было как в этом сне, а вовсе не так, как я помнила.
— Но это было так давно, — больше мне ничего не пришло в голову. Глупые слова. Как будто неважно, как все произошло, потому что это было так давно.
— Как ты попала в Швецию? — спросила я после молчания.
— Сначала я была в каком-то детском доме. Они звали меня сопливой цыганкой, и я сбежала. И как-то попала сюда.
— Сюда?
— Да… в Швецию. А может, и детский дом был в Швеции. Я не знаю. Вокруг были леса. Поэтому я и сумела сбежать. Сначала бродила на свободе, было лето, черника и малина. Я даже силки пыталась делать, чтобы раздобыть мяса. Но у меня, конечно, ничего не получалось.
Представить это было нетрудно. Как Глория бегает среди деревьев и ищет что-нибудь съедобное. Надеется, что кто-нибудь попадется в силки.
— Ты когда-нибудь была по-настоящему голодной? — спросила она.
— Да, — сказала я. — Почти каждый день.
Она засмеялась.
— Когда я попала в ту семью в Сконе, я была кожа да кости. Они меня удочерили.
— Они были добрые?
— Как с настоящей дочерью.
— А где они теперь?
— Умерли, конечно. И дома их больше нет. Теперь там большие многоквартирные дома. Я была там и видела, я знаю.
— Почему ты не завела себе мужа и детей?
— Завела? Как можно завести…
— А ты хотела бы детей, если бы… если бы ты встретила… подходящего человека?
— Нет, не думаю, — сказала она и достала вышитый платок. Высморкалась. Потом положила в рот лимонную карамельку. Долго перекатывала ее во рту, а потом сказала:
— К тому же, я так никого и не встретила.
Она засмеялась и посмотрела на меня.
— Наверное, я слишком трусливая для любви.
Мне хотелось, чтобы она объяснила, почему трусила и сколько для этого нужно храбрости. Для любви, то есть.
Наконец, я рассказала про папино письмо. И про фотографии. И про первую неделю каникул, которую мы с Заком должны провести у него.
— Поезжай! — решительно сказала она.
— Ни за что! Он на нас наплевал…
— Сколько у тебя пап?
— Один. Да и тот…
— И у меня был один. Только один. И я по нему скучаю. Хотя иногда и сердилась на него.
— Он тебя бил?
— Случалось. А твой папа тебя не бил?
— Не думаю. Когда он сбежал, мне было шесть лет.
— Это, конечно, ему простить нельзя. Что он сбежал. Это хуже, чем пощечина.
— Теперь у него двое новых детей вместо меня и Зака.
