Сам уже не понимая что делаю, открыл я спаленную дверь и, нелепо тычарукою в параллельный комнатный аппарат, произвел несколько безуспешных попыток -пропал голос! -- сказать что-нибудь Даше -- таже лежаланаполу, запутавшись лямками вельветового комбинезонав упавших с антресолей лыжах: самабеспомощная, даеще и перегородившая путь к телефону гостям; Мышкин пытался распутать, освободить, поднять будущую тещу, аКсения, увидев меня, ты! ты! это ты! закричалаи, словно передразнивая беспомощный, параличный мой жест, вытянулаправую руку, заостренную указательным пальцем.
Дядя Нолик, хрипло, шепотом, вырвалось, выдавилось, наконец, из меня, и все вмиг затихло кругом, замерло, застыло: замолчалаКсения, обездвижел Мышкин -- только так и не освободившаяся от лыжины Дашамедленно поползлак аппарату, словно демонстрируя собою мужественнейшего летчикаМаресьева.
Да, слушаю, сказала, доползя. Назеленой пластмассе трубки, что продолжал я держать в руке, поблескивали капельки пота: следы необъяснимого, иррационального волнения, в которое привели меня отнюдь не разоблачение, отнюдь не скандал, не успевший, собственно, разразиться, но коротенький этот трубочный монолог, трубочный глас -- анекдоты о Прежневе, презрение к правителям и проч. -- все это, вероятно, как дерьмо, плавало по поверхности души -- в самой же последней глубине ее, лениво пошевеливая мощными щупальцами, настороженно дремало чудовище преклонения перед высшею властью, чудовище искреннего верноподданничества. И у меня, и у остальных. Глубокоуажения. Лакейская под лестницею!
Даю даю конечною как же, непременною непременно будую спасибою спасибо вам большоею Валяю Валечкаю Валентинаю простите, не помню отчестваю ой, что это я?! -- НИКОДИМОВНА!..
Дашенька, не поднимаясь с пола, медленно, в оцепенении положилатрубку рядом с аппаратом и раздельно, через огромные паузы роняя слова, тихо, почти шепотом, который, однако, в той тишине, что установилась кругом, был всеми нами отчетливо услышан, произнесла: запишитею Онапригласиламеняю двадцать второгою в четвергю насемейный ужиню в восемнадцать часовю тридцатью минутю запишите, пожалуйста, кто-нибудь, ато яю забудую Валька, презренная Валькасмоглавызвать такую реакцию в милой, в бедной моей Дашеньке! Девочка, говоря ее словами, у-мер-лаю
Ни разу в жизни не видав Папу, Валькую пардон, Валентину Никодимовну я встречал дважды. Первый раз это было в ресторане ВТО, известном московском гадючнике. Она, толстая, старая, неопрятная, сильно поддатая, ввалилась в сопровождении Китайцаи генерального директораВ/О ЫСоюзгосфарсы Глуповатованезадолго перед закрытием, часов в одиннадцать, что ли; пила, советовалакому-то громко, навесь зал, что, дескать, спеши, пользуйся, покудапапашкажив; папашкадобрый, папашкахороший, вот околеет папашка -- хуже станет, не пикнете, забугор хрен вырветесь! -- теория для меня не новая: я не то читал, не то слышал где-то, будто, чтобы склонить Запад к некоторым соглашениям и уступкам, Конторараспространяет слухи про доброту Папашки и тоже советует спешить, покудатот не околел. Китаец раздобыл банджо и пел, посверкивая бриллиантами с каждого пальца(вообще-то Китаец пел в Большом, приобретя себе забольшие же деньги и, надо думать, не без валиной протекции место в труппе) -- все это было вместе и грустно, и смешно, и я жутко жалел, что не взял камеру, хотя, пожалуй, попробуй я там пощелкать -- избили бы, даи живьем могли не выпустить: не тимирязевский пятачок!
