— Я тоже не пил.
— Вас об этом не спрашивают. Отвечайте на вопросы и прекратите отсебятину. Вы признаете себя виновным?
— Частично. И я тоже не пил.
— А в материалах дела написано, что вы признаете себя виновным.
— Так там написано, что я пил, а я не пил.
— Вы отказываетесь от своих показаний?
Генка опасливо глянул на напрягшихся ментов:
— Нет.
— Вы признаете себя виновным?
— Признаю. У меня просьба…
— К суду можно обращаться с ходатайствами, а не с просьбами.
— У меня ходатайство… С работы… Они должны были написать… Чтобы меня отпустить на перевоспитание…
— Су-по-со-шись-те-шил, — на одном выдохе проговорила судья непонятное и закончила погромче: — Ходатайство отклонить.
Каждым словом и жестом этого действа Пашкой с Генкой ловко вертели, втискивая в заранее расписанную для них судьбу. Более того — добиваясь их собственного согласия с каждым новым поворотом.
— Су-по-со-шись-те-шил, — снова непонятно пробормотнула судья, — считать правдивыми показания, данные на предварительном следствии.
Суд споро катил наших приятелей в их беспросветное завтра.
Только на несколько секунд споткнулось судебное представление, когда Дубовец потребовал компенсации за испорченное обмундирование и попробовал передать судье свой злосчастный мундир.
— Мундир для военного человека — это как знамя для полка, — очнулся вдруг старикан за судейским столом. — За порчу знамени у нас может быть только одно наказание — расстрел перед строем!
— Правильно… расстрелять его… — одобрительно понеслось из зала.
— Тишина в зале! — заорала судья и стрельнула косым взглядом на старикана, от чего он мгновенно выпал в прежнее состояние.
— Су-по-со-шись-те-шил, — снова бормотнула судья, — в компенсации отказать, так как потерпевший за обмундирование не платил.
Тут только я догадался, что неведомое “су-по-со-шись-тешил” означает “суд, посовещавшись на месте, решил”, а от того, что судья и не думала ни с кем совещаться — даже вида не делала, что с кем-то совещается, холодная безысходность цапанула сердце. Мне же все время казалось, что это только у нас в поселке случаются изо дня в день всякие глупые дикости, а там, дальше, — огромная и правильная страна, и в ней на самом деле самый справедливый суд и самые честные милиционеры, до которых даже нашему Иванычу расти и расти; там только и делают, что заботятся каждую минуту о моем счастье (ну и о счастье всех остальных).
Как можно было столь долго сохранять ту свою младенческую безмятежность? Не знаю. Стыдно вспомнить.
